Порой куда более двоедушья, запрятанного в кости, меня пробирает, бросая в опасливую оторопь, кровь, что текёт в собственных жилах.
* * *
Когда с истязанием Ньяхдоха было покончено, облака вновь свободно заскользили по ночному небу. По-прежнему окутывая слабо мерцающую луну рваными гроздьями, в просветах меж которых мелькали то одна, то другая разноцветная дуга полумесяца, подобно хилым, хворым рукавам радуги. И когда облаяная хмарь продолжила, наконец, свой путь, утекая вдаль, меня отпустило; тугая спираль, свернувшаяся под грудиной, ослабла.
Подсознательно ожидая чего-то подобного, я согласно ответила на раздавшийся стук. Хлопнула дверь. В зеркальном отражении замаячил силуэт Т'иврела, нерешительно топучущегося на пороге.
— Йин, — пробормотал он, запнувшись и запутавшись в словах, и смущённо замолк.
Я оставила его ещё немного побарахтаться в давящей тишине, прежде чем разродиться разрешающим:
— Проходи.
Он шагнул внутрь, ровно настолько, чтобы позволить двери притвориться самой собой. Лишь тогда он поднял глаза меня, очевидно, дожидаясь, что на правах хозяйки я заговорю первой. Но мне нечего было сказать ему; так что, в конце концов, он глубоко вздохнул.
— Энэфадех неплохо приучены переносить боль, — подал наконец голос. — Поверь мне, веками им доводилось обходиться с кое-чем, куда более худшим, чем простая боль. Что меня тревожило по-настоящему, так это твой предел… прочности. Твоя выдержка.
— Покорно благодарна за такое доверие. Нет, веру.
Покоробленный таким тоном, Т'иврел отшатнулся, вздрогнув как ужаленный.
— Для меня ведь не было секретом, насколько ты неравнодушна к Сиеху. Когда Скаймина дорвалась и до него, напустившись что есть силы, я рассудил… — Он отвёл глаза, беспомощно и чуточку сокрушённо разводя руками. — Я решил, что лучший выход для тебя: не быть сторонним свидетелем… всего этого.
— Ибо такое слабовольное и чувствительное существо, как я, сходу выложит свои секреты, выболтав всё, что ни попросят, лишь бы спасти ребёнка?
Лицо сенешаля помрачнело.
— Либо потому, что ты ничуть похожа на всех прочих из нас. И потому, ибо догадываюсь, на что способна пойти, лишь бы защитить друга от страданий, да. И потому, что сам надеялся уберечь тебя. Можешь теперь возненавидеть меня за этот выбор; делай, всё что ни пожелаешь.
Я резко развернулась к нему, потрясённая до глубины души таким откровением. Невероятно, но в его глазах я всё ещё была той невинной, чистой и благородной сердцем девочкой, тем невинным дитя, с таким трепетом благодарившим его за проявленное любезное добросердечие… тем моим первым днём в Небесах. Сколько веков для меня минуло с той поры? Нет, тысячелетий, а не пары каких-то жалких неделей.