— Ну, — сказал Декарта, голос его источал ядовитую насмешку, — теперь мы зреем истинную правду. В её крови куда сильнее течёт трусость отца, но никак не мужество Арамери.
От ярости потемнело в глазах. Гнев затмил разум — а заодно и понесённое потрясение. Я резко вскочила.
— Некогда Дарре рождали знаменитых воителей, — сказал Вирейн, прежде чем я смогла открыть рот и проклясть себя за страх. В отличие от Декарты, на лице его стыло неприступное выражение. — Но века, проведённые под властью Небесного Отца, века мира и порядка, усмирили нрав даже самых диких народов, господин мой. Мы не можем винить её за это. Сомневаюсь, что она когда-либо прежде видела смерть собственными глазами.
— Членам этой семьи должно быть сильными, — отрезал Декарта. — Это цена, кою мы платим за власть. Мы не можем уподобиться тёмным племенам, отрёкшимся от своих богов, дабы уберечь шкуры. Нам должно брать пример с того мертвеца, как бы он ни заблуждался в своей вере. — Он жестом указал туда, к пирсу, или где там ещё валялся труп отступника. — Стать как Шахар. Мы должны быть готовы умереть — и убивать за нашего господина Итемпаса. — Зубы его ощерились в улыбке; по коже моей проползли мурашки. — Возможно, я предоставлю тебе возможность разобраться со следующим еретиком, внучка.
Я была слишком взволнованна и слишком зла, чтобы сдержать эмоции, выступившие на лице. Вернее, одно лишь чувство. Ненависть.
— Какая, к демонам, ещё сила? Убить безоружного? Или нанять убийцу? Подобно тому, как… — Я затрясла головой. В ушах всё ещё звучал крик. — Это была безжалостная жестокость! Не правосудие.
— Было это?.. — К моему удивлению, Декарта действительно задумался. — Этот мир принадлежит Небесному Отцу. Бесспорно. Тот человек был пойман за распространение запрещённых книг, книг, отрицающих эту реальность. И каждый из прочёвших их — каждый сознательный гражданин, зревший богохульство и не осудивший, — теперь примкнул к его заблуждению. Все они — преступники средь нас, в намерении украсть не золото, даже не жизнь. Но сердца. Умы. Разум и покой. — Декарта испустил вздох. — Истинным правосудием было бы уничтожить их всех, от первого до последнего; прижечь язву ереси, прежде чем она распространится. Вместо того я просто приказал предать смерти каждого из его клики, заодно с супругами и детьми. Лишь тех, кого не наставить уже на путь истинный, кто погиб окончательно душой, — а теперь и телом. Без надежды на искупление.
Я уставилась на Декарта, приходя в цепенеющий ужас от его слов. Теперь я знала, почему мужчина сам кинулся на лезвие. И знала,