– Уезжаешь, говоришь? – неожиданно спросила ее Шелби, как будто слова сестры только-только пробили стену ее раздражения. Она тотчас бросилась за ней вдогонку и, схватив за рукав, словно ребенок, который требует, чтобы мать обратила на него внимание, повторила вопрос: – Уезжаешь? Но куда?
– Хочу проведать Гиффорда.
– Как? Прямо сейчас?! – испуганно воскликнула Шелби и проследовала за Сереной в комнату. Войдя, она встала так, чтобы быть в поле зрения сестры, всем своим видом – для пущего эффекта она даже сложила в умоляющем жесте руки – изображая тревогу и недоумение по поводу столь странного желания. – Нет, ты не можешь взять и уехать прямо сейчас! Ты ведь только что приехала! У нас с тобой еще даже не было возможности поговорить! Я еще не успела рассказать тебе про новый дом, про то, как дети учатся в школе… А еще, похоже, все идет к тому, что торговая палата выдвинет мою кандидатуру на титул Деловая женщина года. Как же ты можешь вот так взять и прямо сейчас уехать?
Серена пропустила эту страстную речь мимо ушей. Вместо ответа она принялась переодеваться. Сняв с себя грязный костюм, бросила его на пол, а сама посмотрела на лежащий на кровати чемодан и тотчас нахмурилась. Господи, да ведь в нем нет ничего подходящего, в чем можно было бы отправиться на болота! И пусть в детстве она в джинсах и резиновых сапогах бегала по пятам за Гиффордом по плантациям сахарного тростника. Теперь она взрослая женщина, которой нужно соблюдать привычный имидж, и ей полагается совершенно другой гардероб. Кто-нибудь когда-нибудь видел дипломированного психолога в резиновых сапогах?
– А Одиль к тому же готовит ногу барашка! – продолжала тем временем Шелби. Она нервными кругами расхаживала по комнате, перелетая с места на место, подобно мотыльку, – то на миг задержится у окна, чтобы расправить кружевную занавеску, то подойдет к резному комоду, чтобы поправить букет в фарфоровой вазе. – Ты даже не представляешь, чего мне стоило ее уломать! Честное слово, она упряма, как ослица. С тех пор, как мы с Мейсоном поселились здесь, эта женщина все делает мне в пику. А знала бы ты, какой страх она наводит на детей! Не кажется странным, что они думают, будто она ведьма. Впрочем, не удивлюсь, если то, что она им рассказывает, действует на них словно злые чары. Потому что в этом вся она! Не понимаю, почему Гиффорд ее до сих пор не уволил?
– Полагаю, ему нравится с ней препираться, – с улыбкой ответила Серена, представив себе, как старая ворчунья Одиль спорит со старым ворчуном Гиффордом.
Одиль Фонтено была работящей как мул. Высокая, костлявая, угловатая. Глядя на нее, можно было подумать, что черная кожа, которой одарила ее природа, предназначалась кому-то гораздо ниже ростом. А вот глаза, яркие, словно газовые горелки, сверкали ультрамарином, как будто черпали энергию в силе ее характера. При всей своей вредности она была вдобавок и суеверна и терпеть не могла, когда ей перечили. Одиль пришла к ним в дом уже после того, как Серена и Шелби выпорхнули из родного гнезда, а Мей, женщина, которая помогала их растить, ушла на пенсию. Сейчас Одили, по идее, было за шестьдесят, однако, глядя на нее, в это верилось с трудом, а спросить ее в лоб никто не осмеливался.