– Погоди, Маш, погоди, а как же твой Васька любимый и разлюбимый? Ты в кого влюблена была? Ты в кого влюблена была, как сиамская кошечка, а? Или как? – Топоркова поправила на себе махровый халат, оголяя крепкие икры загорелых ног, и принялась растирать лодыжку.
– Аленка, ради всего святого не вспоминай о нем, мне так теперь тяжело вспоминать, ведь я развелась, – проговорила Маша, волнуясь и в то же время с явным облегчением сообщив о своих новостях подруге.
– Ты так его любила, дурака, ту балду здоровую, что я тебе завидовала белой завистью, – в задумчивости проговорила Аленка. – Я еще удивлялась, ты, такая видная, за профессора можешь выйти – раз плюнуть, тело твое – залюбуешься, а ноги! Могла бы найти получше супермена, а он – не стоит он тебя. К тому же шофер малообразованный.
– Ну и я не ты.
– Ты – женщина. Это главное. Женщина – особое существо, которое должно находиться на особом учете, на особом положении, в особых условиях и требовать к себе, извини меня, особых отношений. В Москву приезжают не учиться, в Москву приезжают – пробиться. Так вот, милок, нужно стать на особый учет. Затуркали женщину, заставили кирпичи таскать да детей рожать, а сами, глядя на красное наше от пота лицо, мужики-то проклятые, говорят: мы им дали эмансипацию, равные права, равные возможности. Равные возможности при неравной силе. А ведь сама знаешь, матриархат на земле длился, если хочешь знать, в десять раз дольше, чем патриархат. Я тебе могу на пальцах доказать, что главное на земле сделано – женщинами! Первый аргумент: всех великих людей родили женщины! Вот возьми тебя, одень со вкусом по моде люкс, ты только повернуться должна, сделать один жест рукой, но такой – упадут к твоим ногам! Любой мужик на край света отправится за тобой. Правильно?
– Ой, Аленка, ты совсем не изменилась, мстишь мужчинам по-прежнему. А за что? Любила, знать, своего, – сказала Мария нараспев, глядя смеющимися глазами на подругу, вставая и отправляясь на кухню. На кухне шумел холодильник «Бирюса», стол не убран, на конфорке попыхивал чайник.
– У тебя тут уютно, Аленка. А где купила такую клеенку?
– Привезли из Японии.
– Чего?
– Из Японии, говорю, один друг привез в подарок, у него на большее долларов не хватило. Купил клеенку за десять центов.
– Каких долларов?
– Обыкновенных. За рубежом, дорогуша, доллар властвует.
– Чего говоришь? – переспросила Маша.
– Иди сюда слушать, или давай чай пить на кухне. Садись за стол, а я угожу тебе. Ты у тетки остановилась?
– Ага.
– Мой совет тебе такой: в общежитии место занимай. Слушай меня. Мало ли что произойдет у тебя с теткой, а свой угол будет. Я намыкалась без квартиры, пока не подвернулся один кадр. Хоть хлебнула с ним горя, а все ж ничего, не умерла. Место дадут, стремись к квартире, и очень не рассусоливай, а то можно все проморгать. Бери и не задумывайся, потом будешь гадать. А то гадать мы все умеем, Маня, а вот делать – не все. – Топоркова рада была приходу подруги, далекой своей свояченицы, с которой можно поделиться опытом, накопленным за шесть лет жизни в большом городе, и она ходила возбужденно по кухне, заваривала свежий чай, доставала из холодильника масло, колбасу, а сама все говорила и говорила. Мария и раньше удивлялась, откуда у маленькой росточком, тщедушной на вид, вообще, некрасивой подруги столько энергии, сил, столько целеустремленности. (Правда, были у Аленки длинные черные волосы до пояса, которые она носила распущенными, то и дело встряхивая головой, забрасывая движением головы на плечи.)