Лариса Аполлоновна, ее тетя, жила на Ленинском проспекте в двенадцатиэтажном кирпичном доме, на одиннадцатом этаже, в трехкомнатной квартире индивидуальной планировки, с широкими, на всю длину трех комнат, лоджиями.
Тетя и ее дочь Ирина пили на кухне чай. Лариса Аполлоновна, высокая, худая, с сухим продолговатым лицом и живыми, далеко не старческими глазами, хотя ей недавно исполнилось шестьдесят пять лет, удивленно вскинув глаза на племянницу, выпрямив неестественно плоскую грудь и развернув плечи, посмотрела на приехавшую, но будто бы одновременно и на свою дочь Ирину, спросила:
– Ты, Маша, в гости?
– Не, тетя Лариса, приехала работать. Хочу устроиться работать. А потом буду учиться.
– Работать? – спросила поразительно артистичным голосом тетя, округляя глаза, выразившие удивление замечательно осведомленного человека и иронию женщины, посвященной в дела и более важные, нежели какая-то там работа, – приговор наивной провинциалке. – Ты, милочка, работать? А прописка? Кто же приезжает без прописки? Ты, милуша, – голос тети смягчился и приобрел явную снисходительность, – приехала в Москву, а не в деревню. Если всякий, кто пожелает, приедет в Москву, то как же нам тогда быть, москвичам? Ай-я-яй! Как же нам быть, милочка ты моя, в нашем городе?
Лариса Аполлоновна имела обыкновение говорить нелицеприятные вещи прямо в глаза, называя Марию то «милочкой», то «милушей», полагая, что это право дают ей годы, опыт и положение человека, живущего в престижном районе; перед племянницей у нее преимущества по всем пунктам: район, квартира, положение, опыт, – возраст брался в счет в редчайшем случае, и то как испытанное средство из арсенала самозащиты.
Лариса Аполлоновна прожила жизнь, как она говорила, полную не только роз, но и поразительно колких шипов, считала себя большим знатоком человеческих душ и уж об отдельных личностях, занимающих отнюдь не последнее место на социальной лестнице – намекала порою тетушка, – имела точные и хорошо проверенные сведения, считая, что жизнь на небезгрешной земле устроена заманчиво и замечательно и жить можно неплохо. Каждый человек устраивается в жизни с комфортом, считала Лариса Аполлоновна, и вот этот комфорт, в свою очередь, при недюжинном уме и проницательности можно использовать для личного блага.
Лариса Аполлоновна говорила, слегка поворотив лицо к стоящей в коридоре Марии. Ирина, ее дочь, с длинными, распущенными волосами, с тонко подведенными бровями и задумчивым лицом недавно влюбившейся девушки, сдержанно кивнула, не встав и не проявив никакого интереса к появлению Марии, озабоченно вернула свой взгляд к столу, принялась медленно пить чай. Дочь являла полную противоположность матери. Мать – высокая, худая, длиннолицая, костистая, в ее взгляде чувствовалось что-то, словно проникающее в самую душу, и этот цепкий сухой взгляд неприятно поражал впечатлительного человека. Дочь же была небольшого роста, кругла лицом, полная, с равнодушным взглядом больших ленивых глаз. Дочь в свои годы казалась пресытившейся всем и вся, а мать в свои – еще не вкусившей полностью от сладкого пирога жизни.