– Кто?
– Чего – кто? – ответила Мария, никак не проявляя интереса к предложенной игре.
– Ты, Машенька, на своего начальника обиделась? – спросил он, устраиваясь рядом и доставая из портфеля бутылку лимонада.
– Мне не за что на вас обижаться, просто мне очень не по себе, а так ну чего ж обижаться на вас. Не обижаюсь я.
– От оценки? – спросил он, догадываясь, почему Марии плохо.
– Вот и нет, там все ясно, не могло быть иначе, я имею в виду – экзамены. Каждому овощу свое время, а я уж пять лет как закончила школу. Без подготовки сдать экзамены на «отлично» – чушь!
– А что же?
– Не знаю. Ой, я ничего не знаю! – воскликнула Мария.
– А я знаю, – рассмеялся Коровин, пытаясь неуклюже взять Марию за руку, но она отдернула ее, заметив подходившую Конову. – Машенька, скажу тебе по большому секрету, что в следующий раз ты поступишь. Я тебе помогу. Жить можно и так. Посмотри, вот небо, земля. Все прекрасно. И среди всего этого – ты, которая прекраснее всех. Кого тебе не хватает? Женихов?
– От них-то мне и тошно.
– Как бы не так, – опять засмеялся Коровкин. – Мы без вас – еще ого-го, а вы без нас ни го-го.
Подошла Галина, пока не замеченная мастером Коровкиным, молча и загораясь желанием наказать мастера, глядела на его плоский затылок. Конова повела глазами так, что мастер, спохватившись, сообразил, о чем сигнализирует молчаливая Конова, и тут же, не оборачиваясь, проговорил два строгих слова:
– Вызывает начальник!
– Не уходи, родной, не уходи! – язвительно запела Шурина.
Мастер, не оборачиваясь, будто не слыша язвительных слов, постарался как можно поскорее убраться с глаз Галины.
– За что же ты так его? – спросила Мария. – Он тебя боится. Довела хорошего мужика.
– Всех мужичков учить надо, а то о себе возомнят черт-те знает что. А ведь гады все.
– А твой таксист?
– Так тот мальчик, он совсем другой человек, – серьезно ответила, Шурина и тут же принялась доказывать, что ее мальчик совершенно непохож на других.
Мария ничего в ответ не сказала, но неожиданно спокойно и трезво рассудила, что уже переступила тот этап, на котором сейчас находится, Шурина. В эту самую минуту она чувствовала себя опытной, много познавшей женщиной, смотрела на девушек и думала, что мало кто из них столько пережил и вряд ли переживет. Они сидели в закуточке между домами, на солнцепеке; на перевернутые носилки, как на стол, Шурина выкладывала пакеты с кефиром, батоны и пачку рафинада.
– А как же без колбасы? – спросила Конова. Конова любила поесть и не скрывала своей слабости, непрерывно жевала то корочку хлеба, то пастилу, то печенье, то сухарики, то еще что-нибудь. Всегда молчала, и каждый из знавших ее, глядя на белое, пухленькое личико, нетронутое ни единой морщинкой – знаком добрым, думал, что безмятежная и полная удобств прежняя жизнь у девушки продолжается и ныне. У Веры были большие голубые глаза, наполовину прикрытые розовато просвечивающими тонкими веками. Создавалось такое впечатление, словно девушка, боясь испугаться окружающего, избегает смотреть вокруг широко открытыми глазами. И будто бы эта боязнь сделала ее взгляд спокойным и равнодушным. Но если присмотреться, становилось очевидным, что взгляд у нее не равнодушный, а напряженный, точно в предощущении непредвиденного несчастья. Конова тосковала по своей деревне, но домой писала письма оптимистические, по которым можно было заключить, что она каждый день посещает лучшие театры Москвы, дворцы, рестораны. Красиво живописуя свою блестящую жизнь, она скорее себя, нежели родных, убеждала в том, что замечательно устроилась и лучшего не желает, только в конце письма добавляла о тоске по родному дому и маленькому братику. Галина, Шурина была полной противоположностью Коновой, непрерывно воевала со всеми, кто пытался хоть в чем-то ущемить ее, не любила Конову, но при всем том приходила к Коновой в то время, когда та собиралась ехать в центр что-нибудь покупать, и наблюдала, как подруга тщательно собиралась. Шурина не могла отвести глаз от белого, удивительно ладно сложенного тела Коновой. Худая, костистая, Шурина в такой момент завидовала Вере и думала про себя: «Мне б такое тело и – Москву можно завоевать».