— Приказание вашего заместителя! — ответил дежурный.
Эндриксон подробно начал объяснять о смерти его лучших осведомителей.
— Мне наплевать на твоих осведомителей. Мне нужна рабочая сила на заводе. Его не остановлю и тогда, когда тебя вместе с твоими осведомителями задавят русские. Другой рабочей силы у меня нет. А вы, господин начальник, учтите, что если повторится подобный случай, то здесь будет новый начальник.
— Я не подчиняюсь вам, — попытался протестовать начальник лагеря.
— Выйдите отсюда, — сказал директор Эндриксону и дежурному. Когда дверь за ними захлопнулась, директор крикнул: — Встать!
Окрик был настолько властен и громок, что начальник лагеря не замедлил подняться и встать по команде смирно. Директор направился к выходу и остановился на пороге, достал из кармана часы, посмотрел на них и сказал:
— Если русские хоть раз опоздают на работу, солдатом пойдешь на фронт. В лучшем случае — в шахту катать вагонетки.
Пробыв долгое время начальником лагеря в Янискосках, Оулу, Тампере, он ни одним словом не обмолвился с русскими, за все время не был ни разу в зоне военнопленных, но чужими руками нанес много вреда пленным. И, боясь фронта, как черт ладана, приказал Эндриксону оставить русских в покое, хотя за оперативную работу отвечал в первую очередь, а провал в работе он решил объяснить неумелым действием Эндриксона и наметил, в крайнем случае, бросить его в жертву, а спорить с директором и не выполнить его распоряжение посчитал опасным.
За то время, когда проходила борьба между Эндриксоном, который ежедневно порол военнопленных, а они отвечали решительным отпором, Баранов ни на минуту не сомкнул глаз и все время ожидал, что очередь может дойти до него.
Обстановка была напряженной, и Баранов понимал, что завязавшееся единоборство между пленными и охраной, не остановится до тех пор, пока кто-нибудь не признает себя побежденным. Если победит Эндриксон, десяток военнопленных пойдут на Голгофу, а если — военнопленные, а он желал этого, Эндриксон перестанет драться.
Военнопленные, не желая быть очередной жертвой Эндриксона, старались держаться незаметно, и как только стемнеет, забирались на нары и ложились спать или делали вид, что спят. А утром никто из них не хотел идти первым в баню за водой, также в уборную или другое место, где не было дневального. А когда приходили, разводили руками и с боязнью заявляли: — Опять убит! — и сообщали коменданту Гаврилову об очередной жертве.
В тот денно, когда высекли плетьми Кольку-ополченца, Баранов заметил, что Солдатов с нижних нар перебрался на верхние и спал рядом с ним. Укрывшись шинелью, он с тревогой и беспокойством прислушивался к малейшему шуму в бараке и внимательно следил за поведением Солдатова, но тот, завернув голову шинелью, — все знали странную привычку Солдатова спать не укрываясь, какой бы ни была температура в бараке, крепко закутывать голову, — спал. И пока Солдатов также незаметно, как и пришел, ушел на свое место, Баранова не покидало беспокойство за свою судьбу. Стоило задремать на минуту, как ему казалось, что на него навалилось грузное тело Николая, а руки приближаются к горлу. Баранов силился крикнуть и никак не мог. Просыпаясь, он с испугом сбрасывал с себя шинель, но в бараке по-прежнему была тишина, нарушаемая мерным храпом.