— Правильно, старина, — одобрительно сказал Маевский, указывая рукою направление, — впереди должен быть Гогланд и Сейскар. Громенков и Григорьев дружно принялись грести. — Спокойнее, — поучал Шаров, — берегите силы!
Дул свежий ветер. Кружились чайки — предвестники бури. Но моряки, меняясь на веслах, гребут и гребут: назад хода нет, хотя море выглядит неприветливо. Маевский завернулся в брезент и лег. Заснуть долго не мог. Все время думал об одном, как спасти людей. Он ясно представлял, что шторм неминуем: об этом говорило выражение лица Шарова, когда он проснулся и осмотрелся, ошибиться человек, прослуживший на Балтике пять лет, не мог. Поэтому Маевский решил, что вечером, если днем не подберут свои корабли, незаметно причалить к берегу и запастись продуктами, пока не улучшится погода. Дальше плыть только ночами, а днем отдыхать. Размышления прервал Григорьев: — Чертовски есть хочется!
— Три дня во рту крошки хлеба не было, — добавил Громенков, пытаясь прикурить на ветру папиросу.
— Не порти спичек, — предупредил Шаров, — не умеешь — не берись! — и, привстав на корме, подставляя пламя горящей спички встречному ветру, ловко прикурил, одновременно ответил на слова товарища: — О хлебе не думайте: у нас его нет! Дойдем до Гогланда — подкрепимся, на Сейскаре отдохнем, а там рукой подать до родного Кронштадта!
Маевский не сказал, а в уме одобрил замечания Шарова. Он тоже хочет есть, но знает, что взять негде, поэтому рассуждение считает неуместным. Самое главное в Шарове Маевскому понравилось то, что он не теряет надежды достичь своих.
И как будто в подтверждение мыслей Маевского, Шаров запел… От песни на душе стало легче, и Маевский задремал. То непродолжительное время, которое Леонид спал, было временным забытьем от невзгод, тягот, перенесенных за последнее время. Он не слышал и того, как друзья, выбиваясь из последних сил, налегая на весла, старались приблизиться к берегу. Но буря надвигалась быстрее, чем двигалась шлюпка. Когда ее бросило в сторону, Маевский проснулся и в первое время не понял, где находится. Ему показалось, что вблизи разорвался снаряд, и взрывная волна сильно толкнула его в сторону. Он сделал усилие приподняться, но брезент, которым был укрыт Маевский, помешал ему.
— Начинается буря! — крикнул Шаров.
Маевский высунул голову из-под брезента и сразу заметил, как волна с ревом и шипеньем надвигается на шлюпку, которая то вынырнет на гребень вала, то исчезнет. Началась борьба не за продвижение, а за спасение жизни. Пользуясь моментом, краснофлотцы ставят шлюпку поперек набегающей волны. Она, как щепка, взлетает высоко вверх, изменяя положение. Не одну сотню раз с гневом обрушивалась волна на затерявшуюся в безбрежном просторе одинокую шлюпку. Борьба людей за жизнь со свирепым морем длилась ни минуту и ни час, а три дня. Трое слегли на второй день, только не сдавался Маевский и продолжал править шлюпкой. На четвертые сутки, когда на небе загорелись звезды, море затихло. Маевский выпустил руль и лег отдохнуть. Они лежали, прижавшись друг к другу, и все время молчали. Не единый звук не тревожил ночь, только удары сердца раздавались в груди… Вдруг Шаров встрепенулся, ему показалось, что слышится рокот мотора. Все насторожились, Маевский поднялся.