Даша внимательно наблюдала за этой процедурой, и когда ложечка легла на стол, довольно резко бросила:
– Не говори глупости. И давай, пожалуйста, без твоих дурацких намеков. Пытаешься меня уличить в измене. Наговариваешь зря.
Федор почувствовал себя оскорбленным. Мало того, что какой-то ловкач целует его девушку, так его же еще пытаются обвинить в наговоре. И ни кто-нибудь, а сама же Даша. Как будто это он усадил ее в машину к тому хлюсту, а теперь пристыдил за шалость. Только не такая это уж и шалость. Тут попахивает кое-чем похуже. Изменой.
– Нехорошо. Ай, как нехорошо, – покачал Федор головой, не собираясь мириться с таким положением. По крайней мере, выставлять себя дураком он не позволит никому и ей в том числе.
– Что, нехорошо? – взорвалась она и перешла на крик. Федору пришлось успокаивать ее, чтоб не закатила истерику.
– Тихо. Успокойся, не кричи. Прошу тебя. Уже поздно. Всех соседей на ноги поднимешь. Не хватало, чтобы про нас с тобой болтать всякое стали. Успокойся, Даша. Выпей кофейка. Чего ты разкричалась?
– Да не хочу я твой дурацкий кофе, – она отодвинула чашку, разлив кофе на скатерть. – О соседях он беспокоится, – сказала она чуть не расплакавшись. – А обо мне?
– Что о тебе? – не понял Туманов, губкой промакивая кофе со стола.
– Обо мне ты подумал? Ты думаешь только о своей работе. Ничего другого для тебя не существует. Разве тебе нужна женщина? – Даша всхлипнула. – Зачем тебе я. Ты можешь обходиться услугами проституток. То ты приходишь с работы слишком поздно. То ты слишком устал. А я? Ты превратил меня в безропотное существо, которое должно исполнять все твои веления. Дашка сходи в магазин. Дашка приготовь пожрать. И что за это все я имею? Ты даже лежишь со мной в постели, а думаешь о своей дурацкой работе. Ну скажи, ведь так? Молчишь.
– Перестань, Даша, – попытался ее успокоить Федор, но не получилось. И Даша разошлась еще больше.
– Да что перестань. Завел себе рабыню Изауру. Знаешь, любимый, у меня стала не жизнь, а каторга. Я вернулась к тебе, думала ты хотя бы чуть-чуть изменишься, а ты… – она не договорила, махнула рукой.
Федор молчал. Наверное, она права. Примерно о том же самом его однажды предупреждал Антоныч, говоря, что у настоящего опера не может быть семьи. Старичок, конечно, шутил, намекал на себя. Но теперь Федор все чаще приходил к мысли, что в шутке Антоныча, был заложен глубокий смысл, и скрывалась большая доля правды. Хотя и не совсем приятной. Сейчас Федор переживал подобное.
– Ты видел, как меня поцеловал Глеб? – спросила она, когда немного успокоилась. Федор сидел молчал и только кивнул головой.