, которое для жителей было неким синтезом масонской ложи, в лице участкового, паспортистки и заведующей магазином, и деревенского Гайд-парка, по недоразумению забранного решеткою. Из малюсенького оконца, прорезанного под самым коньком крытой поносного цвета шифером крыши, круглосуточно неслись комментарии важнейших политических событий в стране и в мире, обильно уснащаемые неизвестными ранее широкой публике подробностями национальной и сексопатологической принадлежности лидеров мирового сообщества. Эти открытия, по мнению «узников совести», должны были вызвать взрыв народного негодования и привести к немедленному штурму «тюрьмы».
Последним животрепещущим вопросом было обсуждение темы — а не еврей ли Нельсон Мандела?
Некоторые узники высказывали мнение, что негр вряд ли может быть иудеем, однако наиболее прогрессивная часть коллектива, возглавляемая киномехаником с труднопроизносимой фамилией Недоперепогоняйло и поддержанная антисемитом Ортопедом, склонялась к мысли, что иудей — это не национальность, а состояние «тонкого астрального тела». После того как Ортопед дал в «человеческий фактор» парочке наиболее ярых оппонентов, дискуссия плавно перешла уже на процентное содержание «сионизьма» в товарище Манделе.
Единственным непримиримым оставался местный «оскал коммунизма» — спившийся парторг совхоза. По его суждениям, выходило, что «рабочий человек» Мандела, которого он упорно именовал Нильсом, евреем быть не может, так как является «скрытым интернационалистом» и «агностиком». Умные слова Ортопед уважал и демократично парторга не трогал. Тем более что в любом приличном обществе должна быть своя ручная оппозиция. Парторг, по сути своей, был человеком безобидным, этаким местным ссыльным Ильичом, задвинутым в совхоз во времена антиалкогольной кампании за безобразную пьяную драку с секретарем райкома комсомола на конференции по обсуждению решений очередного съезда. Если бы не единственный «не принявший» в зале по причине «зашитости» проверяющий из Москвы, дело бы не получило огласки — всего-то свернули трибуну и надели на голову начальника райотдела милиции бюст Дзержинского из папье-маше!
Милиционер и не обиделся вовсе, а наоборот, поддержал коллектив и, выхватив табельный «Макаров», пару раз пальнул в потолок и улетел в оркестровую яму. Однако душу москвича не согрело зрелище катающегося по сцене клубка тел, завернутого в красный кумач портьеры, и он, сволочь, доложил на горкоме. Происки москвича дружно осудили, справедливо полагая, что тот настучал по гнусному природному порыву любого обделенного возможностью на предмет выпить — сам не ам и другим не дам.