Вспоминается такая картина.
— Товарищ Хохряков! — крикнула, вбегая в штаб, запыхавшаяся пулеметчица. — Сенька отобрал у меня запасную ленту, — чуть не плача доложила она.
— Пусть отдаст. Скажи ему, что я велел, а если не отдаст, пускай явится ко мне, — спокойно говорит Хохряков.
Девушка сразу повеселела и ушла.
Спустя несколько минут в штаб ввалился детина в матросской форме, увешанный пулеметными лентами. Хохряков спокойно спрашивает его:
— Чего же ты обидел девушку? Отдай сейчас же!
Матрос проворчал что-то себе под нос, потом сказал:
— Ладно, — и вышел.
Утром чуть свет Хохряков уже носился по передовой, беседовал с бойцами, шутил и опять на ходу разрешал множество вопросов.
Когда уже совсем рассвело, к нам прибыло подкрепление — батальон Алапаевского полка под командованием Пионтковского, бывшего военнопленного австрийской армии. Батальон был сформирован недавно и еще ни в одном бою не участвовал.
К полудню белые, возобновив наступление, направили свой главный удар на наш левый фланг и начали его обходить. Хохряков, чтобы не допустить обхода фланга, двинул туда алапаевцев. На фланге разгорелся встречный бой. Алапаевцы, не выдержав напора белых, дрогнули и начали отходить, оголяя наш левый фланг.
Хохряков в это время находился правее линии железной дороги, на наблюдательном пункте 4-й роты, устроенном на крыше дровяного сарая, откуда хорошо было видно почти все поле боя. Увидев отходящих алапаевцев, он соскочил с крыши и, выхватив из деревянной кобуры маузер, бросился навстречу отступающим алапаевцам, чтобы вернуть их на позицию. Я побежал за ним следом. Поднявшись на насыпь железнодорожного полотна, размахивая маузером, он зычно закричал: «Вперед!», пересыпая приказания крепкими матросскими словечками. Вдруг он как-то неловко и резко повернулся и, хватая ртом воздух, упал на линию между рельсов. Я понял, что он ранен, и, громко крикнув по цепи: «Санитара!» — пополз к Хохрякову, чтобы помочь ему.
Хохряков лежал вниз лицом, широко раскинув руки, как будто хотел удержать бегущих. Я еще раз крикнул: «Санитара скорее!» — и начал осторожно его переворачивать. Хохряков открыл на минуту глаза, вопросительно посмотрел на меня, попытался что-то сказать, но не мог. Он выдохнул лишь: «Не надо…». Взор его помутился, и сознание померкло. В это время к насыпи подбежал запыхавшийся фельдшер. Он подполз к нам, быстро расстегнул на Хохрякове кожанку и разорвал на нем нательную рубашку. На груди у Хохрякова с левой стороны виднелось небольшое пулевое отверстие, крови почти не было. Фельдшер попытался прощупать пульс, но потом выпустил безжизненную руку Хохрякова и тихо, упавшим голосом произнес: «Убит!».