Я сморщилась и отвернулась. Азарт Людмилы смущал.
– Я даже не смогла с ней объясниться, – сказала, глядя в угол. – Она так не хотела выслушивать возможные причины для отказа, так не хотела снова ломать голову, кого и как отправить с венком, что просто не слушала.
– Конечно! – снова согласилась Люда. – Чего ей тебя выслушивать? Дала команду – и вперед.
– А мне вначале показалось, что она искренне сочувствует, – недоуменно выговорила я. – Зашла как человек, по плечу погладила…
– Ой! Погладили ее. Да она нас от мебели не отличает!
Сравнение меня со шкафом вновь заставило поморщиться. Подобное коробит. И заставляет задуматься: а смогу ли я работать в этом доме? В доме, где на разговоры с прислугой жаль потратить лишнюю секунду…
– Я отдала Вяземской письмо Жанны…
– Зачем? – прищурилась Людмила. – Жанны уже нет…
– Вот потому и отдала, что нет, – отрезала я. – Это последнее письмо от школьной подруги. И фотографии. Я не могла их скрыть.
Людмила волчком крутанулась на кровати, упала навзничь на подушки и, глядя в потолок, сказала. Без всякого смущения.
– Я тут, пока тебя не было, это письмецо и фотки проглядела… Так вот, хочу сказать, – девушка перевернулась на бок, положила голову на согнутую в локте руку, – твое имя… точнее, Алинино, там упоминается один раз. И то не разберешь, почерк мелкий – Алиса или Алина. Вдруг не заметит? Или внимания не обратит?
– Люда, – с осуждением пропела я имя горничной, – ты что, предлагаешь мне занять место Алины без объяснений?!
– Конечно, – просто ответила та. – Кому теперь интересно, кто ты есть?
«Ну и формулировочки, – мысленно обиделась я. – Мне есть дело – кто я есть!»
В половине десятого Людмила врубила телевизор погромче, легла на живот и устроила голову на кулачках, вся ушла в экран, как в долину сказок. За пять минут до этого она пыталась увлечь туда же и меня: «Ты не представляешь, как тут все закручено! Они – сестры. Но еще об этом не знают. Жених Таньки влюблен в Марину. А Маринкин жених задумал его опозорить…»
В общем, розовые сопли, слюни пузырями. В сюжет сорок шестой серии я даже не пыталась вникнуть. Голова и так пухла от событий вполне реальных, уже напоминавших розовое «мыло» с кусочками битого, прокопченного стекла. Мой ненаписанный роман обрастал трагедиями, как новогодняя елка – игрушками, к которым детям лучше не притрагиваться.
«В Клин придется ехать, – разглядывая потолок, по которому гуляли голубые блики, размышляла я. – Вяземской туда некого отправить, и мои причитания только заставили бы ее ломать голову. А это раздражает. По большому счету ей плевать, какая я для Жанны ученица… Так что съезжу, передам соболезнования, а там посмотрим, что и как ей рассказывать…»