Маковский с большим трудом читал и перечитывал записку, написанную таким корявым почерком, что разобрать было очень сложно, и никак не мог сообразить, от кого письмо, что за внучатый племянник, может из херсонщины. Кто он – этот племянник? Так и не поняв ничего, встал и медленно пошёл к двери. Входные двери были открыты настежь, рядом стояла Акулина, возле её ног возвышался коричневый фибровый чемодан, а на площадке возле дверей никого не было.
- Сбегай за извозчиком, придется отвезти этот чемодан, - обращаясь к домработнице, сказал Марк Соломонович.
***
Во втором от угла доме на Ланжероновской угол Гаванной подъезд закрывался массивными воротами с окошком, забранным в решётку. Из укрытия хорошо просматривалось пересечение улиц Гаванной и Ланжероновской и сам дом - Ланжероновская, 26, вокруг которого происходили события. Фёдор видел как Васька-Прыщ разговаривал со здоровенным парнем, как он передал чемодан ему, видел этого здоровенного детину, несшего фибровый чемодан к Маковским, Акулину, сбегавшую за извозчиком, как извозчик вместе с Акулиной подъехал к их дому.
Фёдор быстрым шагом прошёл до Екатерининской. На углу, ближе к мостовой на низком стульчике, сидение которого состояло из натянутых накрест кожаных ремней, такими стульчиками обладали только самые известные чистильщики, сидел чумазый парень и, выстукивая дробь щетками по ящику, призывно выкрикивал знакомую одесситам песенку:
«Чистим, чистим, начищаем, вам ботинки украшаем.
Вакса итальянская, щёточка испанская».
Напротив чистильщика, ближе к стене, возле ступенек в почтовое отделение, на высоком стуле с лотком, стоящим на ящике из под чая Высоцкого, восседал меняла. Он на этом месте сидел уже более 15 лет. В любую погоду, жарким летом, холодной снежной зимой, неизменно можно было видеть этого человека, обменивающего любую валюту. Место было очень удобное. Моряки заграничных кораблей, большей частью офицеры, боцманы и матросы со стажем, бывавшие не раз в Одессе, сходили на берег прошвырнуться по Одессе и выходили в город по Главной городской лестнице, которую одесситы называли «потёмкинской», в память о событиях пятого года. Они поднимались из порта на площадь Приморского бульвара к Дюку, проходили по Екатерининской, обязательно заходили в парикмахерскую на Екатерининской площади, чтобы навести лоск, подстричься, набриолиниться, поговорить об Одессе и всех новостях с достопримечательностью Одессы - парикмахерских дел мастером, Абрамом. Его знали на всех материках Мира. Это был уникальный человек, он говорил на всех мыслимых языках, он знал все новости Одессы и окрестностей, вплоть до самого Петербурга, что почём и что где можно купить, сколько стоит на сегодняшний день зайти к Фанкони или к мадам Двэжо. Потом они шли дальше до Дерибасовской, там и сидел меняла, по кличке Мотя-Дуплет. Главные меняльщики Одессы со своими столиками сидели на углу Дерибасовской и Ришельевской. У них тоже можно было обменять любую валюту, купить и продать золото, сдать по хорошей цене золотые вещи. Моряки победнее, салаги - новички, выходили в город по лестнице на Торговой улице. Там их тоже встречали менялы, без столиков, без языков, но хорошо ориентирующиеся в обстановке. Обменять любую валюту по более выгодному курсу и при этом подхватить «бубона» не представляло никакого труда. Не тот бубонный сифилис, который привозили, а чаще увозили, из Одессы, заграничные моряки, а фальшивые банкноты, которые по дешёвке подхватывали лохи и назывались «бубоны».