- Я так и знал, что Вы будете смеяться. Поэтому больное яйцо я Вам не покажу».
Зал взорвался громким хохотом. Даже судья не удержался от улыбки. Обстановка в зале разрядилась. На подсудимого уже не смотрели, как на шпиона или лазутчика, хотя многие из публики даже не знали значения слова «лазутчик», но понимали, что это что-то нехорошее.
Судья сильно потрусил колокольчиком.
- Тихо. Тишина. Не нарушайте порядок. Так я вас слушаю про фамилию, подсудимый.
- Я подробно эту историю изложил следователю, но если высокий суд требует, то я повторю.
***
«Топтуны» отделились от толпы и двинули в сторону Екатерининской. На углу, как всегда, сидел Мотя-меняла, Мотя-дуплет.
- Привет труженикам финансового Управления, - посмеялись Анжей и Коваль хором, даже не сговариваясь о сказанном. Сказанном в точку.
- Привет труженикам уважаемого Управления, - Мотя тоже за словом в карман не лез.
- Идут дела, контора пишет?
- Идут. Куда им деться. Хотят люди жить и другим иногда дают.
- И что хотят люди иногда?
- Да вот, сидел-сидел тут пацан и исчез, - констатировал Мотя.
- И куда исчез?
- А никуда. Поехал на Второе еврейское подзаработать и сгинул.
- Поднарядил кто или сам? – заинтересовались «топтуны».
- Думаю, Филька-дура. Давал ему не малые деньги. Не воспользовался пацан теми деньгами.
На всякий случай Анжей и Коваль, не откладывая выяснение вопроса, а нюх у них на возможное раскручивание хода событий – огромный, отправились на Второе еврейское кладбище.
Смотритель кладбища молчал. Ничего не знает, ничего не видел, ничего не может сказать. Бывалых сыщиков не обманешь.
- Так, дорогой. Едешь с нами в Управление. Это же самое расскажешь начальству. Оно тебя выслушает и направит в тюрьму для восстановления памяти. Собирайся.
- Я ничего… Я не могу… Ваше начальство запретило говорить об убийстве, - в страхе отвечал смотритель.
- Кого убили, когда. Что ты видел?
- Ничего не видел…, - помолчал и добавил, - ходил по дорожкам с уборкой… Вижу, висит на заборе вверх ногами зарезанный пацан лет 14, не более. Горло перерезано и кровь вся в земле.
- И что? – не отставали сыщики. Вели перекрёстный допрос. Смотритель дрожал всем телом.
- Вызывали в Управление… Начальство сказало, если проговоримся, сгноят в тюрьме.
«Топтуны» поняли, что больше ничего не вытянут из смотрителя кладбища. Оставили его в смятении и страхе и ушли.
***
Страх и бессилие, когда человек умирает от жажды в 100 метрах от оазиса.
Акулина приехала из глубинки. Вернее, её привезли. Она бы не смогла сама проделать такой длинный путь. Да и за всю не очень долгую жизнь, каких-то 18 лет отроду, никуда не выезжала из своей деревни Стрижи, что около Жмеринки. Тот район Малороссии был зоной оседлости евреев. Жмеринка, Вапнярка, Любашовка, Рыбница. А вокруг этих, практически, полностью еврейских местечек селились в хуторах русские, украинцы, бедные поляки, всякий сброд, стекающийся с России в более тёплые края. По законам оседлости евреям запрещалось заниматься земледелием, только мелким ремесленничеством: портные, жестянщики, ткачи, сапожники, красильщики тканей. И были они великолепными мастерами своего дела, хотя и приносило их ремесло небольшие доходы. Все евреи, как правило, были грамотные. С 3-4-х лет их учили Торе и Талмуду. В каждой, даже маленькой деревеньке или где-то на выселках, не говоря уже о крупных местечках, были раввины, учившие малых деток грамоте в Хедерах. Начальная грамота была несколько однобокой, учили наизусть и пели молитвы, слушали долгие рассказы раввинов об истории еврейского народа, легенды и сказки из жизни простых людей и знатных вождей. Но уже с 4-5 лет их учили писать, читать на идиш, арифметике. Многие учителя вовлекали детей в изучение географии, истории, языков. Учились и девочки и мальчики. К взрослению, к бат- (в 12 лет для девочек) и бармицве (в 13 лет для мальчиков) дети приобретали достаточную грамотность, что давало им возможность на этом немного подзаработать. Писали и читали письма, приходящие к русским и украинским односельчанам, подрабатывали в лавках, бывало и вели бухгалтерию.