От здания спецстоловой исходил приятный запах, и Алексей сразу понял, что чертовски голоден. Сглотнув, он вывернул из-за угла и сразу увидел их… С десяток оборванных изможденных детей, напоминавших больше живые скелеты с большими напряженными глазами, стояли у здания столовой со стороны входа и с надеждой провожали входящих и выходящих людей. Чуть поодаль на земле лежал старик, прикрытый лохмотьями. Глаза у него были закрыты, и нельзя было понять, жив он или нет. Такую картину в последнее время Алексей наблюдал не раз даже в Ленинграде. Попервой многие работники властных структур не выдерживали и начинали кормить этих людей. Однако подобное легкомысленное поведение строго каралось. Они снимались с должностей и исчезали из рядов партийной номенклатуры навсегда. В совершенно секретной инструкции ЦК говорилось: «Самое страшное, если вы вдруг почувствуете жалость и потеряете твердость. Вы должны научиться есть, даже когда кругом все будут умирать от голода. Иначе некому будет вернуть урожай стране. Не поддавайтесь чувствам и думайте только о себе». Считалось, что настоящий коммунист должен обладать железным сердцем, не иметь чувств и без размышлений выполнять любой приказ руководства. Алексей поймал себя на мысли, что он, похоже, скоро будет соответствовать этим критериям. Он спокойно прошел мимо голодных детей и постучал в дверь столовой, спиной ощущая их взгляды. К человеку в форме ОГПУ никто из голодающих подойти не решился. Дверь открыл высокий повар в белом халате и колпаке. Здесь он был царь и бог. Сытое надменное лицо с отсутствием всяких эмоций, потухший безразличный взгляд. Он даже не спросил у Алексея никаких документов. Видно, ему уже позвонили. Все столики, за исключением одного, были пусты. Он сел в углу и тут же перед ним появилась тарелка аппетитно пахнущего борща с куском мяса, гречневая каша с котлетами, пирожки с повидлом и стакан компота.
– Извините, меню у нас сегодня скудное из-за перебоев с продовольствием, – с виноватой улыбкой произнесла симпатичная чернявая официантка, расставляя перед ним тарелки.
– Переживу, – буркнул Алексей, взял ломоть свежего ржаного хлеба, опустил ложку в борщ и вспомнил лица голодных детей. Эти были еще хуже, чем в Ленинграде. Видимо, в глубинке люди бедствовали во сто крат сильнее и подачками из спецстоловой тут не поможешь. Нужно было поднимать промышленность, сельское хозяйство, но сами люди этому мешали, не желали идти в колхозы, не желали работать за трудодни. Всю страну сотрясали крестьянские бунты, орудовали банды. Когда же все это кончится? Проглотив через силу несколько ложек, Алексей почувствовал, что у него кусок в горло не лезет. Видимо, он еще недостаточно закалил свою волю. Глаза голодных детей буквально преследовали его. Было понятно, что они долго не протянут. Наверное, сироты. Родители умерли или были убиты. Алексей мысленно приказал себе не думать об этом, запихнул в рот очередную ложку борща и с завистью посмотрел на стол в центре зала, за которым сидел хорошо одетый пожилой мужчина интеллигентного вида с аккуратной бородкой, в очках и в костюме-тройке и с аппетитом уписывал кашу, не забивая себе голову всякой ерундой. Мужчина почувствовал его взгляд, поднял глаза и кивнул в знак приветствия. Алексей вяло кивнул в ответ. Закончив с кашей, мужчина взял кофе и пирожки и бесцеремонно подсел к нему за столик: