Алексей позвонил секретарю партийного комитета.
— Товарищ Голохвостов, зайди ко мне, пожалуйста, — попросил он, и когда в кабинет вошел полный бледнолицый человек с лысой круглой головой на короткой шее и серыми утомленными глазами, одетый в полотняные штаны и вышитую украинскую косоворотку, сказал: — Садись, Василь Фомич. Составим текст телеграммы для Москвы об окончании строительства.
— Не рано? — спросил Голохвостов, усаживаясь в кожаное кресло. — Утром бы и составили и подписали.
— Заметь, Василь Фомич. Сейчас я опять еду на линию и до ночи там буду. Телеграмма должна быть послана вечером.
— Нет, нет… Давай утром… Я, знаешь, смотрю на вещи трезво. Когда поезд пройдет через мост, тогда и телеграмму можно написать, — заупрямился было секретарь партийного комитета, но, заметив, как сердито сдвигаются брови Алексея, торопливо добавил: — Ладно, ладно… Я не возражаю. Ты, как мальчик, Волгин… Право. Дети иногда так говорят: «А я хочу, чтобы уже завтра было». Так и ты… Тебе хочется, чтобы «завтра» уже сегодня наступило.
— Да, я хочу этого. И не верю тебе, что ты не хочешь того же самого, — сказал Алексей, с сожалением глядя на Голохвостова.
— Уже хочу… Не расстраивайся, пожалуйста, — устало улыбнулся Голохвостов. — Ты же знаешь: я человек точный, аккуратный, забегать вперед не люблю. И всегда против преждевременной шумихи. Мало ли что может случиться. А тебе бы поэтом быть, а не инженером, Прохорович. Все ты видишь в преувеличенно ярком освещении. Но это не так уже плохо. Ведь ты стоишь на земле твердо…
Когда телеграмма была подписана, Алексей, потирая руки, сказал:
— Согласись, Фомич: приятное это дело рапортовать об окончании такого большого строительства. Порадуем мы завтра утречком Москву, как ты думаешь?
— Да… — задумчиво протянул Голохвостов. — Радость народа — наша радость.
Глаза Алексея возбужденно светились. Он встал из-за стола, взволнованно прошелся по кабинету, добавил:
— Тут самый какой ни есть сухой человек почувствует себя поэтом. Ты прав, Фомич…
— Да, радость будет немалая, — повторил Голохвостов. — Большое мы дело сделали. Я представляю себе, сколько будет народу на митинге…
10
За два с лишним месяца Кето успела отвыкнуть от работы в школе, и теперь, чувствуя желание снова взяться за нее, она в то же время испытывала какую-то тяжесть, связывающую ее мысли и намерения. Домашний мир, в котором главное место занимал теперь ребенок, с каждым часом все глубже втягивал ее в заботы, отвлекал от прежних интересов, казавшихся еще недавно единственными.
В последние дни, противясь этому, Кето все чаще присаживалась к письменному столу, начинала перебирать свои записи, перечитывать заложенные еще две недели назад страницы книг, но мысли плохо сосредоточивались на прочитанном.