Каждые пять шагов я останавливался, задерживал дыхание и прислушивался.
Но сердце гудело, как большой барабан. Почти ничего я не слышал, кроме ритмичного тук-тук-тук мышцы в моей груди.
– Кто не спрятался, я не виноват, – шепнул я.
И шагнул в сторону – так сильно было предчувствие нацеленного удара в лицо или в пах.
По коже ползли мурашки, как настоящие насекомые с острыми лапками.
Темнота, проклятая темнота. Ничего не видно. Но я знал, побожиться мог, что здесь кто-то есть. Эти кто-то двигались прямо передо мной, дразня меня. Я знал. У меня была абсолютная, полная, окончательная уверенность, что они все время точно знают, где я, и просто играют со мной.
В любой момент они могут повернуть назад… может, я успею увидеть блеск лезвия – слишком поздно, – когда оно разрежет воздух у меня перед лицом, втыкаясь в…
– А, черт!
Я ощутил это у себя на лице, ударил кулаком. Оно снова меня стукнуло, и теперь я поймал его двумя руками.
Ветка. Дурацкая ветка.
Я погладил ее с чувством облегчения. Но я знал, что так продолжать дальше – идиотизм. Слишком темно, чтобы хоть что-нибудь рассмотреть. Вполне возможно, что сейчас я иду к старому карьеру. Ступить за край – и я уже по дороге в Вечное Сияние, с арфой и с крылышками.
И я уже пошел в обратную сторону – или в сторону, которую считал обратной, – когда учуял запах.
Я потянул носом, и запах налетел так сильно, что застал меня врасплох. До меня вдруг дошло, что такой запах слышен в день жаркого лета, когда наступает гроза и в разогретую почву хлещет дождь. Но сейчас запах почвы был настолько силен, что, казалось, бьет через ноздри прямо в мозг.
Я помотал головой и пошел дальше.
И тут неожиданно – какая вдруг радость и облегчение! – я оказался на полянке, где зимней бурей вывернуло большое дерево. Наверху в навесе ветвей открылась дыра с неровными краями, в густеющей синеве мерцали звезды.
И здесь запах стал еще сильнее. Помню, как я смотрел озадаченно себе под ноги, думая, что же его вызывает.
“Бога ради, – пытался я себя урезонить, – это же просто какой-то дурацкий запах. Барсучья струя или след хорька”. Но запах был настолько силен и неуместен, что я невольно продолжал глядеть под ноги.
И тут я увидел самое странное.
Почва вокруг меня шевелилась. Шевелилась отдельными медленными движениями. И я разглядел, что шевелилась не почва: шевелилось то, что из почвы вылезало.
Их были тысячи. Больше всего было похоже, будто когда-то сотни людей похоронили заживо, и вот они медленно, медленно, медленно высовывают наружу пальцы, вверх, вверх, пока не вылезут. Тогда они медленно эти пальцы сгибают, радуясь ощущению вечернего воздуха на коже после многих лет в гробу, в холодной сырой могиле.