Своей любознательностью и тягой к путешествиям я обязан матери, Одетте Баумер-Деспейн, которая ко времени свадьбы с моим отцом уже имела опыт богатой на приключения жизни. Проработав некоторое время в дипломатической миссии в Бухаресте, она отправилась в Финляндию в качестве военного корреспондента французской радиостанции HAVAS, застав Финскую кампанию 1939–1940 гг., после которой ее возвращению в Брюссель вначале помешало вторжение Германии в Бельгию и Францию. Своим запоздалым возвращением она была обязана Свену Гедину. Гедин, которого она посетила в Стокгольме и попросила о помощи, был знаком кое с кем из нацистской верхушки; он ходатайствовал за нее в Берлине и сумел добыть ей специальное разрешение.
Вновь и вновь упрашивал я ее живописать мне громадную квартиру Гедина, комнаты с высокими потолками, заполненные книгами, столы, на которых другие книги громоздились стопками высотой в несколько футов, а также фотографии с дарственными надписями знаменитостей, с которыми встречался Гедин, — и в том числе президента Финляндии Маннергейма, у которого моя мать несколько раз брала интервью о ходе войны. Хотелось бы мне повстречаться с Г едином лично!.. Он умер 26 ноября 1952 г., когда мне было пять месяцев, ноя познакомился с ним опосредованно благодаря моей матери.
На девятый день рождения мать подарила мне свою цейссовскую складную камеру 1937 г. В долгих поездках по Европе, которые родители вместе со мной предпринимали каждое лето, я фотографировал каждый замок, собор и локомотив, которые оказывались перед объективом. Уже тогда я ощущал приятный трепет, устраивая засаду на будущий сюжет для снимка: поезд, идущий навстречу на всех парах, или солнце, прорывающееся из-за облаков, — и подобное этому трепету удовольствие при спуске затвора. Могу лишь согласиться с искателем приключений Уилфридом Тесигером в том, что «большинство мужчин обладает врожденной тягой к охоте и убийству»[2]. Тесигер удовлетворял эту тягу охотой на крупного зверя, я же — с помощью фотосъемки.
Пятнадцать лет проработав в маркетинге, я заметил, что прутья моей золотой клетки — которая, по крайней мере, предоставляла мне четырех-пятинедельные ежегодные поездки в Азию — стали делаться все толще; клетка постепенно превращалась в золотую тюрьму. И когда мой босс предложил мне значительное повышение (на самом-то деле это был бы настоящий скачок в карьере), меня обуял страх, что ворота Азии не просто закроются для меня на десятки лет, но что я окажусь окончательно замурован в катакомбах собственной карьеры. Несколько дней я изводил себя, представляя альтернативные сценарии развития событий. После примерно двухнедельных колебаний решение было принято. К недоумению босса и коллег, посчитавших меня безумцем, я подал заявление об уходе, вознамерившись не продавать больше другим людям воплощения их мечтаний, а воплотить свои собственные. Как говорится в китайской пословице, «недрогнувшей рукой схватил овцу, неожиданно выбежавшую поперек дороги, и увел ее прочь». Я сделался европейским кочевником-номадом, влюбленным в Центральную Азию.