Она и замуж-то вышла, чтобы сбежать от сбрендившего отца, у которого после смерти матери Лалы стала активно проявляться истерическая психопатия. Недееспособным объявить его было нельзя, но жить с ним с каждой минутой становилось все более мучительно. Практически невозможно. Анатолий Николаевич замечал дочь тогда, когда на кухне вырастала пизанская башня из немытых тарелок, заканчивался хлеб или молоко. В остальном он упорно ее игнорировал. В случае нужды, пожевывая мясистые губы, он нехотя цедил:
– Девочка, будь любезна, принеси отцу хлеба. Тебе не кажется, что ты непростительно неаккуратна в этом вопросе? Кстати, тебе постоянно звонят какие-то мужики с неприличными голосами мартовских котов. Попроси их более не звонить на наш номер.
На все возражения Лалы он покачивал головой и, нарочито растягивая слова, говорил:
– Запомни, девочка, ты здесь никто. Квартира записана на меня, а я ее могу завещать, кому пожелаю. От твоего поведения будет зависеть твое будущее. Не шути с этим. Я мог бы выразиться более жестко, но надеюсь, ты поймешь мысль, кою я пытаюсь до тебя донести. Я еще не стар и могу составить счастье какой-нибудь милой молодой женщине, а буде она окажется достойной, то и завещание составить соответствующим образом.
Лале некуда было идти. В то время она еще не зарабатывала столько, чтобы снять квартиру. Ей приходилось терпеть. Тогда она одной из первых обзавелась мобильником, чтобы ощутить хотя бы иллюзию свободы. Ей казалось, что отец следит за каждым ее шагом, не только подслушивает ее разговоры, но и постоянно подсматривает за ней. Чудилось, что он стоит за дверью, когда она моется, чистит зубы, сидит на унитазе, переодевается на ночь… Даже шелест ночной рубашки порой звучал для нее оглушающе. Лала боялась узнать правду и, тихо подкравшись, рывком открыть дверь – вдруг это правда? Тогда что? Смотреть с отвращением в его светлые, расплывшиеся за бифокальными линзами, медузообразные глаза? Молча закрыть дверь? Но эта непонятность их акустического сосуществования стала навязчивой фобией, душащей Лалу, мешающей жить…
Бывало, она подолгу стояла в оплывающем свете тусклых фонарей и смотрела на зашторенное окно, за которым иногда мелькал силуэт отца. Она помнила его другим: веселым, добрым, качающим на коленях и подбрасывающим вверх свою Лалочку. Его крепкие руки бережно и надежно держали дочку за подмышки… То время безвозвратно ушло. Надо было думать о настоящем.
Отец все чаще промахивался мимо унитаза. Девушка подозревала, что нарочно. Она тщетно пыталась оправдать родного человека, но с каждым днем ей удавалось все хуже. Она не делилась проблемами с подружками, предпочитая держать всё в себе, а девчонки подозревали ее в непомерной гордыне и потихоньку отдалялись.