После смерти матери Лалы положение обострилось еще больше. Трезвую оценку действительности полностью вытеснили выдумки, порой по-детски беспомощные и глупые. Грань между реальностью и фантазией размывалась, поведение становилось все более агрессивным.
– Лаличка, зайка, как ты там? – внезапно прервал поток размышлений Евлалии голос на автоответчике.
– Здесь я, Марта, здесь, – Лала схватила трубку как утопающий соломинку.
– Я вот подумала, не махнуть ли нам на «день красоты» в наш любимый салон на Маросейке? Что-то я устала зверски, на работе полный нон-стоп.
– Давай. Мне тоже не помешает. Во сколько?
– Я с ними уже созвонилась на всякий случай. Нас ждут. Как насчет через два часа прямо там?
– Заметано. До встречи.
Лала положила трубку и отправилась в душ, размышляя о том, что за последнее время Марта стала ей наиболее близким человеком. Всегда веселая, озорная, способная на эксцентрические поступки, белокурая от природы красавица обладала четким аналитическим умом, что позволило ей стать арт-директором художественного салона с незамысловатым названием «Мусейон». Нуворишу Архимбашеву показалось оригинальным – назвать салон в честь афинского храма, посвященного музам. Он где-то вычитал о том, что древние греки, благословляя друзей на какое-либо дело или длительное путешествие, произносили: «Иди, и да пребудут с тобой музы!» Поэтому перед входом в воспроизведенный храм-салон висела несколько измененная надпись: «Входи, и да пребудут с тобой музы!». Музы здесь действительно бывали разные. Иногда в галерее устраивались поэтические и музыкальные вечера, научные дискуссии или банальные пьянки – по настроению владельца. Поскольку уважаемый господин Абдулло Нариманович Архимбашев зарабатывал себе на жизнь так, чтобы она совершенно удалась, торговлей овощами и фруктами, то в искусстве понимал мало. С другой стороны, понимать он хотел, именно поэтому и нанял на работу Марту, переманив ее из другой галереи тройной зарплатой. Марта соответствовала умом, работоспособностью и внешними данными, Абдулло – деньгами. Все были довольны. Марта подняла галерею до такого уровня, что туда не брезговали наведываться и западные искусствоведы. Сама же она говорила, что это ее любимое детище, выпестованное и выхоленное собственноручно. Другими детьми она пока обзавестись не удосужилась, сетуя на отсутствие подходящего кандидата. «Мне, – говорила она Лале, – нужен мужик, который бы сидел дома, смотрел за детьми, вкусно готовил. А уж зарабатывать я буду сама. Не хочу нянек, бабок, детских садов, но и сама дома не высижу». На Лалины предположения, что таких мужиков наверняка пруд пруди, Марта вздыхала: «Они ж, кобели, – ленивые, только покрикивать могут. Вообразит такой себя пупом земли – и всё. Был у меня один персонаж. Маменькин сынок. Вообрази, его мамаша мне звонила и постоянно напоминала, чтобы я Яшеньке колпачок на ночь надевала, дабы лысинку не застудил! А то, что он мимо открытой форточки в ванную шастает нагишом, своими причиндалами потрясывая, ничего. Впрочем, она об этом, наверное, и не догадывалась».