— Это потому, что ты не воевал — отвечает Енот.
— Да ничего подобного! — у наших солдат после Отечественной никаких синдромов не было.
— То-то бандитизма было выше крыши и еще черпачок.
— Ну, так мужчины на фронте, а всякая мразота голову подняла. Кот на крышу — мыши в пляс. Но мне кажется, что когда воин воюет на правильной войне и свою правоту понимает — то не будет у него синдромов. А вот когда вместо войны невнятное наведение конституционного порядка или еще лучше исполнение интернационального долга, да и нанесение демократии, к слову, тоже из того же новояза — да еще газеты пишут о тех кто оттуда вернулся как о кровавых монстрах и садистах, да еще и судят по законам мирного времени — вот тогда у вояк крыша-то и съезжает. И синдром цветет.
— Теоретик! Ты сам-то таких видал? Которые "за речкой застряли"?
— Видал. Даже уже в ходе Беды такое видал — проезжали мимо блокпоста, попросили паренька глянуть. Еще весной, да. Я им толковал, что не психиатр, да за десять минут ничерта не пойму, но Ильяс в их положение вошел, так что по приказу осмотрел, побеседовал.
— И что?
— Да ничего. Рефлексы немного снижены. Реакция слегка заторможена, неразговорчивый. Мне-то ребята с блокпоста наговорили, что совсем безбашенный отморозок, морфов гробит почем зря, сам их ищет, и по спасении штатских — тоже отличился, но явно съехал с рельсов. Не то смерти ищет, не то еще что.
— Чем дело кончилось?
— Ну, понятия не имею. Мы вообще-то там считай случайно были, так что так. Единичная визитация. Единственно, что точно могу сказать — у этого малого резко уменьшились потребности. То есть до самых минимальных — поспать в тепле, поесть еду.
— Попить воду.
— Ага. Еда и патроны — весь диапазон желаний.
— А, ну тогда похоже. На войне-то поспать, да поесть — вся радость. А без патронов этим себя не побалуешь.
* * *
Виктору и в голову не могло придти, что его жена как раз в этот момент попивает крепко сваренный кофе и заедает аж фуагрой или как там еще утиную печень называют. И четыре сорта сыра в корзине. Оттуда, из глубины болот и лесов, где он как раз колобродился в забытой богом деревушке с кучкой никудышников, такое представить было трудно. Как всегда бывает у всех людей, легко привыкающих к хорошему и начинающему это хорошее ценить только потеряв его, Виктор начал осознавать всю величину потери — и чем дальше, тем больше. На самом краешке сознания, правда, проскочила пуганой мышью мысль о том, что теперь он опять — герой и повелитель и раздражавшая самостоятельность слишком своевольничавшей последнее время Ирки уже бесить не будет, но это было мельком. Дураком Виктор никогда не был и отчетливо видел, что дальше будет жить сложно. А еще и чертов Валентин, который в ответ на нотацию, взял и нагло заявил, что теперь ему, Вите, надо будет к пропойце относится иначе, со всем уважением, потому как они тут двое остались, которые что-то могут, остальные — требуха городская или старухи немочные и толку от них — капля. И тут же затребовал себе похмелиться. Вместо похмела он получил в ухо от вскипевшего Витьки. Заперев хама наедине с ведром воды, Витя пошел к Мелании за советом. Сам Витя пил умеренно, да бывало, что и не совсем умеренно, даже что такое похмелье знал по себе, но вот знакомых алкоголиков он не держал, брезговал и не интересовался особенностями их психологии-физиологии. Кто ж знал, что ремонт трактора будет очень важной задачей, а как оказалось без чертового Валентина не починить машинку. Все-таки когда-то давно этот забулдыга вонючий был мастером и даже огрызки мастерства того забытого в разы были больше, чем таланты Витьки в этом плане. Самого-то себя обманывать было незачем.