— Да, я знаю, — обреченно склонил голову князь. — Если ничего не изменится, он проживет еще часа полтора, а потом все — аура исчезнет, и наступит полная смерть.
Дверь открылась, и в лабораторию вошла госпожа кардинал в сопровождении Профессора и оборотнички.
— Эрик! — Злата кинулась к чародею.
— Где этот сын блудной гиены?! — мрачно осведомилась Радислава, не увидев среди присутствующих Виктора. Тут взгляд оборотнички упал на неплотно прикрытые двери лазарета. — Я его сейчас сама прикончу! — прорычала оборотничка, кидаясь туда.
Менестрель молнией влетела внутрь и звучно захлопнула за собой дверь. Вся решимость слетела с нее сразу же, едва она рассмотрела бессильно вытянувшегося на койке байкера: мертвенно-бледное, неестественно заострившееся лицо, какие-то слишком белые бинты на груди и руках. Мужчина дышал сбивчиво и неравномерно.
— Ты же обещала… — одними губами прошептала менестрель, — обещала, что не тронешь его… Ты обещала оставить его мне!
— А я его и не трогаю, — совсем рядом с Радиславой раздался тихий, насмешливый голос, исходящий из пустоты. — В данный момент от меня ничего не зависит… Ты — хозяйка положения. Ты — его жизнь.
Радислава плюхнулась на колени возле кровати, накрыв ладонью перебинтованную руку байкера. Одно слово, только одно слово… Она никогда не думала, что будет так сложно произнести это имя.
— Ви… Виктор! Слышишь меня, идиот ты эдакий? Только посмей мне умереть! Виктор… Я люблю тебя! — Оборотничка со всхлипом уткнулась ему в бок.
…Он бежал по горящему мосту, проделывая это в сотый раз и словно в первый… Вот он, тот пылающий островок, и пропасть с двух сторон… И Радислава на том берегу протягивает ему руку. Он знал, что прыгнет и что вновь промахнется… Промахнется в последний раз… И все-таки он прыгнул.
— Виктор! — Цепкие девичьи пальцы сомкнулись у него на запястье. От неожиданности он на секунду растерялся. — Виктор! — Полные отчаяния янтарно-желтые глаза волчицы. — Я люблю тебя! Мы не должны разлучаться, нам дали одну жизнь на двоих!
Он уцепился за край моста свободной рукой и, подтянувшись, выкарабкался наверх.
— Рада… — едва сумел выдохнуть он. — Любимая!
Но менестрель вдруг улыбнулась и растворилась в озаряемой пожаром дымной темноте. Он пошатнулся. Тьма стала совсем черной, такой, какая бывает перед самым рассветом, а затем — совершенно безопасной, обычной, хрупкой темнотой, которая всегда окутывает нас перед пробуждением…
Виктор с усилием разлепил странно тяжелые ресницы.
— Рада… — хрипло и едва слышно произнес он, проводя перебинтованной рукой по жемчужно-русым волосам. — Радочка, мышка моя любимая…