Марси засияла от восторга. Дороти опешила.
Я сделала глубокий вдох и почувствовала на зубах привкус розы от духов Марси.
— Билли Лопрести есть до этого дело, — произнесла я.
На меня устремились все взгляды. Натан перестал чесать за ухом и ткнул в меня ручкой, приглашая продолжать.
— Согласно моему источнику, Лопрести оказывает влияние на полицию, чтобы затормозить расследование до конца референдума.
Дороти просверлила Натана взглядом, что заметила и Марси. Она прищурила глаза, понимая, что ее не во все посвятили, и сложила на груди руки, ожидая реакции Натана. Он минуту изучал ручку, будто пытался разобрать невидимую надпись, потом сжал ее в ладони.
— У вашего источника есть доказательства? — спросил он.
— Нет, — призналась я. — Это просто наводка. Но, как вам известно, для Билли очень важен исход референдума: проект по изменению береговой линии откроет много вакансий, появятся новые контракты. Мне хотелось бы поговорить с журналистом по вопросам политики, чтобы узнать детали. Или с человеком, который дал бы мне доступ к надежным внутренним источникам.
— Она могла бы работать с Джонатаном, — тихо произнесла Дороти.
Натан кивнул, и я вспомнила, как Дороти упомянула, что Джонатан уже ведет расследование. Вот откуда их многозначительные взгляды. Фрицелл, видимо, пытается доказать ту же самую теорию о давлении Лопрести на полицию.
Снаружи послышался гул работающего ксерокса. Натан взглянул на часы с таким видом, будто собрание заняло уже слишком много времени.
— Значит, так, условимся сразу, — начал он, — мне все равно, сколько у вас конфиденциальных или независимых источников. Очерк не увидит свет до тех пор, пока вы не заставите кого-нибудь из членов семьи Мазурски подтвердить, что он страдал от пристрастия к азартным играм.
Я кивнула в знак понимания. Взгляд Натана перекинулся с меня на Марси, а затем на Дороти. И, глядя на нее, Натан произнес для меня:
— Хорошо. Даю вам неделю.
После того как я рассказала маме про убийство, она звонила мне каждый день, а в понедельник вечером поймала у двери в квартиру.
— Ты должна пойти на похороны, — сказала она.
— Не думаю, что мне дадут выходной.
— Тогда на панихиду.
Сидя на табуретке за кухонным столом, я взяла свежий номер газеты, лежавший поверх нескольких писем, и начала просматривать некрологи.
— Панихида сегодня, — сказала я.
— Надо пойти, — настаивала мама.
К тому же подразумевалось, что это мой долг. Мои родители принимали активное участие в общественной жизни Вустера, и я росла с сознанием безусловной необходимости посещения поминок и похорон. Моя мать, женщина очень серьезная и столь же обидчивая, вела быстро пополняющийся список соседей, друзей и родственников, которые не пришли на поминки или похороны, где их ожидали увидеть.