— крестами, двускатной крышей, напоминающей домики, домовины, в которых славяне хоронили покойников.
В деревне все женщины, по обыкновению, называли мужчин «Сам». «Сам был в городе», «Сам сказал», «Сам сделал». Детские воспоминания о летней деревне часто проносились перед глазами короткометражным фильмом с примесью неотделимой тоски по светлому детству. Весенние запахи в городе пробуждают предвкушение деревенского лета, тянут туда, где царствует непорабощенная, вольная природа. Год от года лето становилось все больше городским, неуютным, суетливым, непривычным, пахнущим плавленым асфальтом и автомобильными испражнениями, вытесняя воспоминания, тягу и само детство. Иногда Глебу казалось, что любой другой мальчик, выросший в его семье, сохранил бы о ней совершенно другие воспоминания. Да и сам он, скорее всего, сохранил бы их другими. Но он выбрал эти.
Сейчас, глядя на их старый дом, казавшийся теперь маленьким и куцым, утратившим вдруг в какой-то момент взросления свой хоромный вид, Глеб вспоминал, как когда-то лазили на сеновал с друзьями, это теперь уж он весь сгнил. Как девчонки тайком рылись в бабушкином старинном комоде, примеряли пыльные сапоги на сбитых каблуках, корсеты и вонючие, пропахшие едкой затхлостью сумочки из крокодиловой кожи. Тогда казалось, что именно так только и пахнут самые настоящие крокодилы — затхлостью бабушкиных сумочек.
Помнил он и про то, как однажды обзывались и кидались гнилыми яблоками с деревенскими друзьями, расхорохорившись, в его старших братьев Севу и Игоря, внуков бабушкиной двоюродной сестры, нашему плетню троюродных племянников, как она их называла. Заносчивых и злющих подростков. А потом боялся идти домой, когда все разошлись, ходил до позднего вечера околицей. Страшно становилось от того, что бабушка, наверное, переполошилась и ищет, а эти дылды молчат и даже наверняка ее подначивают. Сейчас он домой явится, а ему сначала от бабушки втык, потом дылды оторвутся. На другой день они его подловили и коленками в навозную кучу опустили. Золотые в виде прощенья во рту звенят. Молчал. Подняли, как Буратино, под мышки и поволокли к огромной глубокой куче, масштабом покрытия пошире.
— Говори, говно такое: «Простите засранца!» Ну? Давай, говори!
— Сами вы говно на палочке, в стеклянной баночке и засранцы вонючие!
Это было вовсе не то, что они хотели услышать.
— Вот упрямый гад! Значит, сейчас начнем погружение на раз-два-три! Мы, может, конечно, и говно, но отмываться тебе придется. А что бы бабушка не выпасла, мы тебя в пруду утопим, как крысу.