– Правда? – удивилась я.
– Я тебя не знаю. Ты мне вообще никто, – задумчиво пробормотала она, рассматривая мои стены и полки.
– Это правда.
– Я ненавижу что-то, очень, очень сильно ненавижу. Но не могу понять теперь, что именно. Меня просто трясет от ненависти, – призналась она. – Я была уверена, я думала, что ненавижу тебя. Еще утром я была готова тебя четвертовать. Но вот смотрю на тебя и понимаю, что ты мне вообще-то безразлична.
– Может, ты ненавидишь его? – брякнула я и тут же пожалела.
Маринин взгляд потемнел, лицо исказила судорога. Она так странно посмотрела на меня, словно снова вернулась к обдумыванию вопроса: выкинуть меня из окна или оставить. Она отвернулась, так ничего не сказав.
– А у тебя тут пыль. – Марина провела рукой по моей полке с дисками и показала мне ладонь.
Я поперхнулась. Ровно таким же жестом пыль проверял Свинтус.
– У меня убираются по вторникам и пятницам.
– Кто? – полюбопытствовала Марина. – Нянька?
– Нянька? Нет. Уборщица. То есть домработница.
– И Вася платит? – поразилась Марина.
Я кивнула. Рассказывать всей правды о своей домработнице я не стала. Ни к чему Марине все знать. Кто много знает, скоро состарится, а Марине еще больше стариться никак нельзя.
– Удивительно! – Марина покачала головой. – А меня пилит, пилит, достал уже. Говорит, что раз уж я сижу у него на шее, то от меня должна быть хоть какая-то польза. Ты видела его шею? На чем там сидеть, там и шеи-то нет!
– Это точно, – усмехнулась я. Разговор становился просто абсурдным, но шеи у Свинтуса действительно не было. Вся ушла в плечи и часто болела.
– Польза! – фыркнула Марина. – Раньше от меня было много пользы. И тебе вот сегодня от меня есть польза, верно?
– О да! – воскликнула я, потирая спину.
– Ненавижу пилеж. Значит, тебя он не пилит. Почему?
– Меня он не успевает пилить, – пояснила я.
– В смысле? – удивилась она. – Вы что, все время только трахаетесь? Ни минутки свободной?
– Потому что его пилю я. Закатываю истерики.
– Специально? – уточнила Марина.
Я опешила:
– В смысле?
– Ты что, истеричка? Или невротичка?
– Я похожа на невротичку? – хмыкнула я.
Марина вздохнула:
– Ты похожа на ту самую стерву из моих самых страшных кошмаров. Ту, которая приходит, чтобы разрушить все, что только осталось в жизни.
– Но я не хочу ничего разрушать, – огорчилась я. – Каждый выживает как может.
– Это точно. Каждый выживает. А это откуда? – Марина взяла с полочки около телевизора мою фотографию. Единственную, наверное, которая осталась у меня с юных лет. С младых ногтей, так сказать. Мне на ней было восемнадцать с половиной лет, и ноги еще не были сломаны, и я была тогда совсем другой. Тогда бы никому не пришло в голову назвать меня стервой.