— Ты что, Овчинников? — в недоумении спросил Бугров. — Чего тебе?
Сашка внимательно оглядел серевшие в сумраке лица, подольше задержал взгляд на Ольге. В руках у нее был карандашик и книжка курительной бумаги: пока не стемнело, Ольга делала себе пометки. Овчинников примостился на полене рядом с Ольгой и сказал:
— Пишете, значит? Что ж, запишите и меня.
— Куда тебя записать, товарищ? — удивился Полетаев. — У нас здесь сейчас партийное собрание. Вот кончим и тут же с тобой потолкуем. Погоди маленько.
— Нечего и годить. Пишите и меня в ваше собрание. Чтобы и мне, стало быть, считать себя партейным. Пишите так: Овчинников, Александр Васильевич, с 1897 года. Еще чего вам про меня знать надобно?
— Ты хочешь в коммунисты записаться? — переспросил помвоенкома. — Так тебя понять?
— Да. Желаю вступить.
— А ты кем на воле был?
— Крестьянин я. Из села Яшмы.
— Бедняк? Середняк? Ведь крестьяне разные бывают.
— Отец вроде бы середняком считался. А я еще своего хозяйства he имею, на брата работаю. По конской части.
— А брат твой?
— Этот справный, Овчинников, Иван. По конному делу первый у нас заводило. Только я его делов знать больше не хочу. Уйти надумал из села. Учиться.
— Ну а в политике маленько разбираешься? Знаешь, что по этой части с коммуниста спрос немалый?
— Разбираюсь плоховато, а научиться желаю. Насчет белых-красных вроде бы разобрался, на то мужику большого ума не нужно.
— Газеты читаешь? Ленина знаешь, слыхал?
— Слыхал. Всей красной силе — голова.
— Разрешите мне, — вмешалась Ольга. — Вот, понимаешь, Овчинников, если придут сюда, на баржу, белые офицеры, они раньше всего скомандуют: коммунисты, комиссары, жиды — два шага вперед! Это может случиться ночью этой, через час, завтра, в любую минуту. И должен будет коммунист, не дрогнув, голову сложить за народ. Ты подумал об этом?
— Как раз об этом и подумал. И так решил: с вами держаться. Все сумею, как подобает. Не сумлевайтесь. Пишите!
— А в бога ты веруешь, Овчинников?
— Конечное дело, верую! Что же я, зверь?
— А знаешь, что коммунисту верить в бога не положено?
— Стороной и про это слыхал, только не может того быть, чтобы Ленин запрещал совесть иметь. Какой же человек без веры, без совести? Никакой цены такой шаромыжник не имеет.
— Вот видишь, Овчинников, какой ты, оказывается, еще несознательный товарищ? Владимир Ильич, товарищ Ленин, пишет и повторяет, что религия — опиум народа. Понял? Опиум — значит дурман, яд. Буржуазия отравляет ядом ум трудящихся, чтобы сделать их покорными. Бог для порабощения твоего выдуман, и только. Ясно?