— Ты думаешь, мне больше дела нет, кроме как работать на своего братца?
— Там дел не так уж и много, насколько я поняла. Остается достаточно времени и на собственные делишки. Мертвые молчат, Джем Мерлин.
— Конечно, но не мертвые корабли, когда на всех парусах мчатся к берегу. Ты видела когда-нибудь, как мотылек летит на огонь и сжигает себе крылья? С кораблем случается то же самое, когда он плывет на фальшивый свет. Такое может сойти с рук один, два, даже три раза, но на четвертый смрад от его останков донесется аж до Господа Бога, и тогда вся округа всполошится и захочет узнать, в чем дело. Мой брат сам лишился руля, и его несет на скалы.
— Вы составите ему компанию?
— Я?! Что у меня с ним общего? Да, я позволил себе разжиться табачком пару раз, и грузы я перевозил, но скажу тебе, Мэри, хочешь верь, а хочешь нет: я ни разу в жизни не убил человека — пока что.
Он резко огрел лошадь кнутом, и она рванула галопом.
— Значит, ты решила, что я занимаюсь мародерством? Стою на берегу и смотрю, как тонут люди? А потом обшариваю карманы у мертвецов? Славная картинка!
Была его злость неподдельной или наигранной, Мэри не поняла, но увидела, как проступил румянец на его щеках.
— Так вы это отрицаете? — спросила она осторожно.
Он удивленно посмотрел на нее и неожиданно рассмеялся, как над неразумным ребенком. Это обидело ее. А он спросил неожиданно и вполне серьезно:
— Если все обстоит именно так, почему же ты едешь со мной в Ланстон?
Похоже было, что он насмехается над ней. Мэри ответила с наигранной веселостью:
— Из-за ваших ясных глаз, Джем Мерлин!
Он никак не отреагировал на ее ответ и принялся насвистывать. Но она почувствовала, что напряжение между ними спало, появилась какая-то детскость.
Они выехали на большую дорогу. Повозка весело подпрыгивала на ухабах, а за ней бежали на привязи две краденые лошади. Когда они проезжали Алтарнан, Мэри вспомнила о Френсисе Дейви и представила, что он ей скажет, когда узнает всю эту историю. Вряд ли он посоветует ждать еще чего-то. Голос Френсиса Дейви сулил мир и забвение несчастий. В нем все было необычно — картины, что он рисовал, и то, как он правил лошадью, и как внимательно слушал Мэри. Но самым странным, пожалуй, была печальная невозмутимость его покоев, где ничто не говорило о нем как человеке. Да, он был скорее тенью человека, и сейчас, когда Мэри была далеко, он совершенно утратил свою реальность. В нем не было мужской агрессивности Джема, он казался бесплотным.
…Лошадь неожиданно метнулась в сторону, и громкая ругань Джема вывела Мэри из состояния задумчивости.