При этом известии у меня уши торчком встали, а хвост непроизвольно мелко-мелко забил по полу! Рудольф даже испугался.
— Ты чего?! — говорит. — Успокойся.
— Заткнись... — шиплю ему. — Не мешай слушать!
Мой Водила и говорит Бармену:
— Они меня вместе с тачкой у моих делашей перекупили на месяц, загрузили фанерными кипами — полтора метра на полтора — и вместе с этой фанерой запродали меня на корню Сименсу. Я в Мюнхене разгружусь и начну на этого Сименса почти месяц по Германии как папа Карло вкалывать... Да, кстати!.. — Мой Водила повернулся к Лысому. — Я все хотел тебя спросить, да в суматохе запамятовал... Чего это твои винно водочники вдруг взялись фанерой торговать?
— Откуда мне знать? Может, излишки распродают... Тебе-то что? — ответил Лысый, и я четко почувствовал, что он снова врет! Что-то он такое знает, чего моему Водиле знать не положено. Я даже жрать перестал. Смотрю, и Рудольф навострил уши. Уж на что ленивый, обожравшийся, разжиревший Котяра, а и то в словах Лысого какую-то подлянку почуял. Видать, есть еще у него порох в пороховницах, как говорил Шура Плоткин. На то мы и Коты...
— С таможней заморочек не было? — спросил Бармен. — А то они сейчас лютуют по-страшному! Все жить хотят, да не на что...
— Меня даже не досматривали — столько лет каждая собака знает, — сказал мой Водила и спросил у Лысого: — А тебя вроде пошерстили малость, да?
— А, пустяки... — отмахнулся Лысый — Водка и водка. Груз под пломбой, накладные в порядке. Сам — чистенький.
«Если не считать полный карман долларов и запах кокаина...» — подумал я, но Рудольфу об этом не сказал.
— Ну и слава Богу! — сказал Бармен. — А то после того как немецкая таможня нескольких наших за жопу взяла за провоз наркотиков, так они теперь и в Киле, и в Любеке, и в Бремерхафене, и в самом Гамбурге чуть ли не каждый российский груз вскрывают и собачонок таких маленьких пускают, которые специально на наркотики натасканы. Поляки горят на этом еще больше наших!
И тут мы с Рудольфом в четыре глаза увидели, как Лысый нервно зашаркал под столом ногами. Ясно было, что хотел сдержаться и не смог. Нервы не выдержали.
— Тебе не кажется, что этот мудак, — и толстый Рудик показывает на ноги Лысого, — во что-то сильно вмазан? Уж больно он дергается...
— М-гу, — говорю. — Еще как кажется!
А сам смотрю на ноги моего Водилы — дернутся они тоже или нет? Ноги как ноги. Полуботиночки такие стильные. Примерно сорок четвертого размера. Это я так на глаз определил. Потому что у Шуры Плоткина был сорок первый, а эти размера на три побольше. И стоят Водильские задние лапы ну совершенно спокойно! Не дергаются, не сучат, не перескакивают, как у Лысого, с места на место...