Если среди них есть книги на греческом, то можем мы их читать вместе — греческому языку я обучен, а если ты знаешь языки другие, то оно и хорошо — мнится мне, что смогу я, несмотря на возраст, начать учить языки, тако же и Матвей.
Остаюсь в ожидании скорой встречи с тобой, здрава, будь, и весела, боярыня Феодосия.
Письмо четвертое
Первым делом, нареченный мой, шлю тебе пожелания здравия и благословение свое.
Спрашиваешь ты, есть ли среди моих книг иные на греческом языке. Без сомнения, есть там и фабулы, и книги по философии, а также лечебники и Псалтырь.
Что до языков иных, то, буде найдешь желание, то смогу я обучить тебя, боярин, читать на латыни и на немецком языке, так как мы, новгородцы, многие, на них не только читаем, но и говорим. Это в том случае, конечно, если ты не против книжной учености.
Остаюсь верная твоя слуга Феодосия.
Письмо пятое
Душа моя и тело томятся по тебе, боярыня, и не будет мне покоя до тех пор, пока не окажусь я рядом с тобой перед алтарем.
Что же ты пишешь насчет учености книжной — я ценю людей разумных и мудрых, и в тебе, нареченная моя, увидел источник оного, как сказано в притчах Соломона праведного:
«Жену добродетельную кто найдет? Цена ее дороже рубинов».
Тако же и ты, боярыня, — рад я и счастлив, что нашел в тебе мудрость и добродетель. Да пребудет с тобой благословение Господне во веки веков, а любовь моя пребывает с тобой неизменно.
Венчали Федора и Феодосию в белоснежной церкви святого Иоанна Лествичника, на следующий день после Орехового Спаса, в жаркий полдень на исходе лета, когда вся Москва, казалось, пропахла яблоками, медом и калеными орехами.
С утра одевали невесту. Царица Анастасия, бывшая в тягости, приказала ближним боярыням ночевать в ее покоях — хоть она и не могла выстоять все венчание, ради сохранения чрева, — но невестины приготовления пропустить не хотела.
На рассвете Феодосию вымыли в дворцовой бане, выпарили вениками, протерли белоснежную кожу настоями целебных трав, полоскали косы в освященной воде, привезенной накануне из Саввино-Сторожевского монастыря.
— Покажись-ка, Феодосия, — сказала царица, прищуривая красивые карие глаза. «Ох, и хороша ж ты, боярыня, словно лебедь белая!»
Феодосия, стоявшая в одной нижней рубашке, жарко покраснела, и, чтобы скрыть смущение, потянула из рук Василисы Аксаковой шелковый летник нежного зеленого цвета, с изумрудными застежками.
Старая боярыня Голицына стала расчесывать Феодосии волосы. «Муж-то твой, Федосья, — глухим шепотком промолвила она, наклонившись к уху боярыни, — хорош по всем статям. Я Аграфене, жене его покойной, крестной матерью доводилась. Так та и через двадцать лет после свадьбы каждую ночь с ним была, да и днем, случалось, своего не упускала!»