Фриц посмотрел на часы.
— Уже половина шестого. Скоро наступит час «икс», вам не кажется?
— Time to say good-bye,[16] — пропел Рюккерт, и это прозвучало диссонансом с его жестким, скрипучим голосом.
Четыре господина с нескрываемым любопытством наблюдали, как мы прощаемся со своими супругами. Я снова была готова расплакаться.
— Мы увидимся завтра утром, — произнес Штефан.
— Дааааа, — прохныкала я.
Эвелин крепко держала за уши своего плюшевого зайца, пока Оливер обнимал ее. Параллельно с этим она не упустила случая в очередной раз сделать мне больно.
— Запомни, Оливия: никогда не следует протирать мраморную плитку содержащими уксус растворами!
— Изо всех сил постараюсь этого не забыть.
Нет, похоже, я — единственный человек, которому было по-настоящему плохо.
— Пойдем, Блуменкёльхен, — произнес Оливер, загружая мой чемодан в «ситроен». — У меня на ужин лазанья с овощами.
Мое лицо немного просветлело.
— Ха, становится напряженно, — произнес экс-директор банка Шерер, и по его лицу расплылась довольная улыбка. — Как хорошо было бы еще раз стать молодым.
Оливер запустил мотор. У меня возникло ощущение, что я сижу в тракторе. То, что этот драндулет вообще был способен двигаться, казалось неслыханным чудом.
Штефан и четыре пожилых господина кивнули нам на прощание. Эвелин не сделала даже попытки. Она крепко прижимала к себе плюшевого зайца, а на лице застыло выражение, будто у нее одновременно разболелись все тридцать два зуба.
Пентхаус, где жили Оливер и Эвелин, был еще шикарнее, чем в моих воспоминаниях. Помимо роскошной ванной комнаты, имелись две маленькие комнаты, отдельные спальни Оливера и Эвелин, гостевая комната и рабочий кабинет, в котором мне предстояло жить. Оставшаяся площадь представляла собой огромное стометровое помещение, в котором, разделенные небольшой перегородкой, находились великолепная кухня и столовая. Потолок отражался в темно-сером полу, словно в полированном граните. Мебели в столовой было не слишком много: две маленькие эксклюзивные софы кремового цвета рядом с таким же столиком, письменный стол в античном стиле и обеденный стол в стиле монастырской трапезной, вокруг которого расположилось восемь стульев от Филиппа Старка. Стены также имели кремовый оттенок и были абсолютно пусты. Лишь над письменным столом висела небольшая картина, нечто абстрактное в тех же серо-кремовых тонах. Сидя на маленьких диванчиках, можно было смотреть на огромный плоский экран, смонтированный на противоположной стене. Те, у кого дома были такие телевизоры, не нуждались в походах в кино. Сами же домашние кинотеатры, насколько я имела представление, были безумно дороги. Оливер и Эвелин, похоже, и вправду страдали своего рода манией тратить баснословные деньги на совершенно ненужные вещи. А вот к таким милым мелочам, как вставленные в рамки семейные фотографии, комнатные цветы, подушечки, статуэтки, они, видимо, были равнодушны. Тем не менее, в целом было не столь уж неуютно, как можно представить поначалу. И именно потому, что здесь не наблюдалось такого персонифицированного уюта, я не почувствовала себя в этом доме словно захватчица. А аромат лазаньи, доносившийся из кухни, также не испортил моего настроения. Я распаковала чемодан, немного побродила по квартире, водрузила свою косметику и парфюмерию на отведенную в ванной полочку. Здесь у каждого была своя «косметическая» зона. Та, что относилось к Эвелин, была чисто убрана и пуста, на полочке Оливера я насчитала пять флаконов с туалетной водой. Это могло означать, что он либо равнодушен к такого рода вещам, либо ничего, кроме этой воды, не получал от Эвелин в подарок на Рождество, а пользоваться парфюмом не хотел. Штефан был в этом плане совсем другим. Он каждое утро купался в ванне с разной пеной, а потом освежал себя хорошей дозой туалетной воды.