Просидев так довольно долго и прикончив бутылку, они в недоумении уставились друг на друга.
— Это та же самая женщина, но в то же время не та. Она меняется, едва уловимо, из года в год.
— Отец был блестящим хирургом. Может, он делал для нее пластические операции?
— Чтобы сделать мочки больше? Или добавить родинки там, где их не было раньше?
Дэвид покачал головой:
— Не знаю… вообще не могу этого понять.
— Тогда, возможно, нам стоит спросить у того единственного, кто точно все об этом знает, — у твоей матери, или кто она на самом деле.
Она сидела так, что половину лица скрывали тени.
— Я Катя Ардонна, — промолвила она. — Всегда была Катей Ардонной и останусь ею, пока не умру.
— А что с несчастным случаем? — настаивал Дэвид. — Я видел свидетельство о смерти моей матери.
— Я твоя мать.
Он снова и снова просматривал альбомы с фотографиями в поисках разгадки и почти сдался, когда нашел фотографию матери в Кемптон-парке на скачках в 1953 году, под руку с улыбающейся брюнеткой. Надпись гласила: «Катя и Джорджина, удачный день на скачках!»
На плече Джорджины отчетливо виднелись три родинки.
Отец Джорджины сидел у окна, невидящим взглядом уставившись через пыльные тюлевые занавески на поток транспорта по Кингстону. На нем был потертый серый кардиган. Сидевшая на коленях возмущенная пестрая кошка сверлила Дэвида пристальным неморгающим взглядом, подозревая в худших намерениях.
— Джорджина ушла на новогоднюю вечеринку в тысяча девятьсот пятьдесят третьем году, и это был последний раз, когда ее видели. Полиция делала все возможное, но не нашла ни единого следа, ничего. Я до сих пор вижу ее лицо, словно это было вчера. Она повернулась и сказала: «Счастливого Нового года, папа!» Я до сих пор слышу ее голос. Но после той ночи у меня не было ни одного счастливого Нового года, ни одного.
Дэвид обратился к матери:
— Расскажи мне о Джорджине.
— Джорджине?
— Да, о Джорджине Филипс, она была твоей подругой. Одной из ближайших подруг.
— Ох, ради бога, почему ты хочешь знать о ней? Она пропала, исчезла.
— Думаю, я выяснил, где она, — промолвил Дэвид. — Или, по крайней мере, я думаю, что знаю, где ее часть. Рука, так ведь?
Мать молча уставилась на него.
— Боже мой! — выдохнула она наконец. — Спустя все эти годы… никогда не думала, что кто-нибудь это выяснит.
Катя Ардонна стояла в центре комнаты, и на ней был лишь пеньюар бледно-персикового цвета. Бонни осталась в углу, испуганная, но завороженная. Дэвид стоял рядом со своей матерью.
— Он боготворил меня — вот в чем вся проблема. Думал, что я была богиней, что я ненастоящая. И он оказался таким собственником! Не позволял мне говорить с другими мужчинами. Всегда звонил, чтобы проверить, где я была. В конце концов я начала чувствовать себя как в ловушке, словно задыхалась в клетке. Я выпила слишком много виски и села за руль.