А тем временем я проводил дни в многомильных прогулках по окрестностям. В новой одежде я привыкал к свободе необычного для меня стиля и в таком виде как будто лучше знакомился с землей. Я не ставил себе целей, не задумывался, что именно исследовать, не вел записей. Все, что я узнавал, я просто впитывал без каких-либо усилий сознания, положившись на чувства, доверив разуму прокручивать массу планов и возможностей. Я не пытался ограничивать мысли тем, что мне известно, или тем, что я могу доказать. Для меня это нехарактерно, но сейчас я находился вне знакомого мне мира и стремился попасть в мир, о котором говорил Грегорио.
Не скрою, его рассказ заворожил меня, околдовал своей правдивостью, пусть фантастичной, но такой порою бывает истина. Однако впечатлило меня не совсем то же, что и Грегорио. Его, похоже, больше всего поразили глаза существа, но я не стал бы заострять на этом внимание. Глаза многих животных кажутся почти человеческими, разумными, и зачастую это глаза самых отвратительных зверей — крыс, например, или мурен. Грегорио легко мог быть введен в заблуждение. Но, по его утверждениям, существо обладало зубами, а не клыками, и о его передних конечностях он упомянул как о руках, а не как о ногах или лапах, свойственных большинству животных, — полукровка не акцентировал внимание на этих небольших подробностях, но именно они убедили меня. И, более всего прочего, действие, описанное Грегорио, — подъем несуществующего хвоста. Я нередко размышлял, почему людей так оскорбляет хвост, которым обладали его предки; почему так часто именно его выбирают объектом насмешек те невежды, кто, мало зная, издевается над процессом эволюции. Уж не по той ли причине, по которой дьявола рисуют хвостатым? Чувство превосходства, по всей видимости, утешает человека, утратившего полезную и функциональную часть тела. Наверняка человек вроде Грегорио пририсовал бы хвост своей выдумке или, будучи суеверным, добавил его игре света. Хвост — неотъемлемая часть животного зла, и кажется резонным предположить, что неведомая тварь должна его иметь. Но хвост отсутствовал. Существо было бесхвостым, однако двигалось так, словно он был.
Разум мой танцевал среди минувших эпох, дополняя факты вымыслом, а настоящее прошлым, втискивая два измерения в одно пространство, — ибо я готов был поверить практически чему угодно. Я творил фантазии, тончайшие и подробнейшие, не препятствуя воображению возводить эти хрупкие строения, в основе которых лежал краеугольный камень истины. Поскольку где-то, когда-то существовало создание, стоявшее ниже человека, во многих смыслах даже ниже примата, и в какой-то момент времени пути развития разошлись, и расходились чем дальше, тем больше. Это случилось однажды, и в картине эволюции возник новый элемент, еще нигде не отображенный, появился оттиск, который наверняка мог быть повторен в различных местах, в подходящее для этого время. Я всегда верил в синхронность эволюции, находя ее куда более правдоподобной, чем давно затонувшие земли-мосты между континентами, и фантастические переправы через океан на примитивных плотах, силящиеся объяснить присутствие рода человеческого в Новом Свете и на островах. Единственной загвоздкой была система отсчета времени, но теперь эта проблема уже не казалась непреодолимой — здесь, на земле, незатронутой изменениями внешнего мира. Могла ли старая схема заработать вновь, следуя тем же принципам, что в незапамятные времена помогли населить целый мир? Воссоздать ту же эволюцию, что и миллионы лет назад?