— Но если и так знают, чего им лететь?
— Убедиться. А ну как мы мористее ломанулись! Любка, ты чего там выглядываешь?
— Может, корабль какой… Тут места судоходные, может, подберут.
— А…
Борисыч намочил также свою кепку, мокрую надел, но нельзя было сказать, что жара угнетает его, мучает, не дает жизни. Нет, с виду он переносил пекло спокойно.
— Самое худшее с этими поселениями, Леша, что они могли дать знать не только туда, а по всей округе. И обязали ловить нас всех крестьян, рыбаков, местную полицию.
— Скажешь тоже, Борисыч! Ага, объявили аврал по всей Колумбии… Ладно, доплывем — придумаем.
— Вот так живешь, — говорила тем временем Татьяна больше себе, чем кому-то еще, наклонившись над водой, — сдаешь экзамены, ходишь в театры, ведешь умные разговоры. И все оказывается ненужным — для того чтобы просто иметь возможность эту жизнь физиологически продолжать. Причем вляпываешься не потому, что авантюристка или дура, а так… случайно, с бала — да в полымя. И выходит, заниматься надо было другим. Прыгать, бегать, не вылезать из тиров, посещать секцию айкидо…
Пока Татьяна произносила монолог, Вова перебрался с носа на скамейку, сел рядом с девушкой.
— Красавицам унывать нельзя. — Он явно приходил в себя. — Пускай страшненькие унывают.
— Ой, смотрите! Все думала, что там шуршит в куртке. Глядите-ка, шоколадка. — Любка покачивала на ладони, словно взвешивая, плитку в желтой обертке с разноцветными надписями. — Давайте поделим. Есть охота — страсть. Вскрытая, правда, уже…
Она оторвала пустотелую часть обертки, сдвинула «серебрянку» — обнажился обкусанный край.
— И так пить хочется, от сладкого будет совсем невмоготу. — Татьяна, сложив ладони лодочкой, набирала в них воду, сколько поместится, и выливала на себя.
— Во рту — Сахара, северяне! Какие уж тут сладкие парочки, «остановись-сникерсни». — Вова приглаживал мокрые пряди. — Эти бандюганы — прямо как дети, с конфетами ходят. Нет чтоб таскать с собой пузырь с пивом… или что у них тут в почете? Ром небось. А чего, сто пятьдесят рому я б сейчас царапнул.
— Как хотите, я с мужчинами поделю. Леш, — Люба дотянулась до колена моряка, погладила его и повысила голос, чтобы просьба пробилась сквозь тарахтение мотора: — Дай нож! А то не отломать — мягкая, растаяла, зараза.
— На, банкуй, на меня не надо. — Алексей потянулся за ножом.
— Самолет, — вдруг сказал Борисыч.
— Что? — Рука моряка остановилась на полпути к ножнам.
— Самолет.
— Слышишь что-то?
— Кажется, да.
— Какой самолет? — Глаза Любы округлились от ужаса.
— Сейчас увидим какой. Если наш Борисыч не ошибается…