— Не знаю, — говорю. — Украли, может быть?
Подозрение в задумчивых глазах ментов крепчало как мороз.
— А звуки, — говорят, — которые вы якобы здесь слышали? Какие звуки, а?
Я рада бы соврать, да вроде нечего:
— Послышалось, наверное, — я честно говорю. — Заупокойные такие звуки мне помстились, замогильные…
Сержанты странно так переглянулись.
— Какие? — осторожно уточняют у меня. — Какие? Замогильные?!
Всё, чую, если не в ментовку, то в дурдом сегодня точно попаду.
— Ну да, какие-то такие, — говорю, — вот примерно как сейчас на лестнице. Не слышите?
Мы в квартире содержательно общались.
А на лестнице и впрямь какой-то шум. Уж теперь-то явно не одной мне что-то мнится-слышится. Будто там сначала что-то заунывно заскрипело, кто-то гулко ойкнул, охнул там и глухо захрипел. Замогильно захрипел опять-таки, клянусь, так что мы уже втроем переглянулись.
А дальше слышим мы на лестнице шаги. Словно кто-то или что-то к нам сюда, в квартиру, поднимается. И ведь нечто же и впрямь там поднимается. Мерной поступью, неотвратимо, тяжело, грозными нездешними шагами. В черном-черном доме, по черной-черной лестнице, к черной-черной комнате…
Натужный зрак ментов совсем остекленел.
А шаги судьбы всё приближаются…
Сержанты из оцепенения вышли — и к двери. А там во весь проем — явление народу. В полутьме не сразу разберешь, в квартире ж света нет, но — вроде бы мужик. Большой. Совсем. В двери не помещается. Уж на что мои сержанты оба-два шкафообразные, так детинушка размером с них двоих. Амбал такой, статуй монументальный, мечта Зураба Церетели, мля.
На плече у мужика какой-то странный тюк, в руке не разбери-пойми, но вроде ломик. Статуй оживший с ломиком в руке. С топором, конечно, было б краше, но против правды жизни не попрешь. Статуй и без того на вид был криминальный.
Насчет тюка меня терзнули смутные сомнения…
А статуй уже в квартиру пробирается.
Сержанты оба-два со страху хором:
— Стой!!!
Статуй остановился. Сержанты:
— Кто идет?!
Статуй, раздумчиво, тягучим басом:
— Я…
Менты, фальцетом оба:
— Руки вверх!!!
Статуй не будь дурак и подчинился. Ломик, правда, из руки не выпустил, а вот тюк с плеча всем весом на пол полетел, смачно брякнулся и обернулся трупом. Натуральным, сухоньким таким, старушечьим, искомым. А детинушка над ним застыл, лом к потолку воздев…
Эх, всё равно топор по жизни был бы краше!
В общем — пауза, немая сцена, где там Гоголю.
Из всей компании я первая нашлась:
— Так вот же, — говорю, — она, моя покойница! Мужик, ты на кой член мою покойницу упер?! Мне ж тут из-за тебя, волка позорного, мусора в натуре дело шьют!!!