Нас отвели к командиру — это был уже немолодой поджарый узбек с очень темным, почти негритянским лицом. Он явно пережил контузию: его левую щеку постоянно передергивал тик, а глаз на этой стороне лица часто моргал. Без проблем, даже с видимым удовольствием он согласился помочь нам со съемками. Оказалось, пост этот занимали бойцы той же Дикой дивизии, которую мы снимали позавчера в Талукане. Я услышал в группе моджахедов детское хихиканье и теперь уже знакомое «Лёт Фан». Да и командир разговаривал со мной, как со старым знакомым, хотя я его не помнил. Он позавчера явно не был в числе избранных.
Отделение окопалось на глинистом пригорке метрах в пятидесяти от дороги. Главной огневой силой была закопанная по самую башню легкая танкетка. Возможно, она была уже не на ходу, но пушка еще стреляла. Я расставил людей по разным концам окопов. По сигналу командира, который якобы отрабатывал действия отделения в случае атаки противника, они должны были прибежать на позиции и приготовиться открыть огонь. Все были счастливы — наконец каждый из них мог почувствовать себя актером.
Один из молодых басмачей схватил меня за руку. Хабиб перевел:
— Он хочет, чтобы потом, когда все займут свои позиции, они открыли огонь. Я не советую.
Совет я игнорировал и присмотрелся к парню. Сомнений не было: это он позавчера все время пытался занять перед камерой воинственную позу с автоматом на груди.
— Помнишь его? — спросил я Димыча.
— И даже очень хорошо, — невозмутимо отозвался тот. — Это он предлагал мне выбрать между кошельком и жизнью.
Я, смеясь, хлопнул его по спине. Димыч контролировал себя. Он явно умышленно избежал слова «пайсá», хотя мы эту историю постоянно обзванивали между собой.
— Так им потом можно будет пострелять? — не дождавшись ответа, переспросил Хабиб.
— Нет-нет, стрелять не надо, — сказал я.
Мы отсняли этот кадр. Бойцы Дикой дивизии играли прекрасно, в камеру никто не смотрел, пушечка, предварительно развернутая в сторону города, скрипя, описала полукруг и нацелилась на голое поле перед нами. Теперь я уже знал, что Илья захочет сменить точку и нам придется повторить это еще раз. Афганцы не возражали.
— Но на этот раз мы потом откроем огонь! — скорее утвердительно, чем вопросительно сказал наш знакомый моджахед с большой дороги.
Командир, который слышал его, похоже, не возражал. Хотя, когда человек беспрестанно подмигивает и дергает щекой, наверняка сказать трудно.
— Нет, — категорически покачал головой я.
— Почему? — спросил парень, занимая воинственную позу. У него в репертуаре было несколько подобных поз.