Сначала на экране возникла огромная гильотина, которую мы видели на входе в ангар. Затем появился другой план — камера опустилась, и на экране возникла «Королева». Она лежала на деревянной плахе прямо под лезвием гильотины.
— Прекратите! — крикнул Джессон.
Крупный план: увеличенные зубчатые колесики часов движутся по сапфировым палетам. Крошечный золотой молоточек поднимается и опускается, издавая мелодичный звон.
— Пожалуйста! — взмолился Джессон. — Неужели мы не можем договориться по-хорошему?
Фигура в черном плаще с капюшоном приблизилась к плахе и поправила часы — так, чтобы смертоносный удар пришелся прямо по ним. И тут мы заметили, как из-под плаща высунулась бледная рука с татуировкой на запястье.
Затем без всякого предупреждения, без барабанного боя и пения фанфар нож начал опускаться.
Эти три секунды показались нам вечностью. Штольц специально показывал все в замедленной съемке. И вот нож рухнул. Результаты, как и следовало ожидать, оказались плачевными.
Все это время я не сводил глаз с Джессона. Он зажмурился, а на лице возникла гримаса боли и беспомощности. Мне даже стало жаль его. Не слишком ли далеко мы зашли?
У Штольца же сомнений на этот счет не было.
— Вот это, старина, я называю современной технологией резки.
Разрушения, произведенные гильотиной, были по ужасу своему сравнимы разве что с полотнами Брейгеля и сценами из фильмов Бунюэля.
Штольц же перекручивал пленку обратно и продолжал демонстрацию фильма. Гильотина поднималась и опускалась, производя жестокие разрушения. И с каждым ее ударом Джессон, казалось, заново умирал.
Снова крупным планом фигура в капюшоне, крупным планом бледная рука с татуировкой. Вот она поправляет брегет на плахе. Вот крупным планом гильотина, вот она медленно опускается. И приходит конец «Марии Антуанетте».
Но только это был еще не конец.
Я заранее настроился насладиться расправой над предателем. Для чего, собственно, и затевались все эти трюки с бегающим лучом прожектора, гильотиной и прочее. Но почему вместо торжества над Джессоном я испытывал горечь и жалость? Почему при выезде из ворот комплекса, когда я косился на человека, сердито бормочущего что-то себе под нос на сиденье автомобиля, мне вдруг начало казаться, что я совершил большую ошибку? При виде его страданий мне отнюдь не стало легче.
Впрочем, оценка моей реакции оказалась неточной и, как впоследствии выяснилось, его реакции — тоже.
Ко времени, когда мы добрались до «Фестиналенте», Джессон немного оправился. Нет, веселее он не стал, но, по всей видимости, твердо вознамерился осмыслить только что виденное и пережитое.