— Ленин х-х-хочет д-довести до к-конца то, что н-н-начал брат. Ленин г-г-готовит всен-н-народное пок-к-ку-шение н-на царя.
Коба усмехнулся.
— А вы не доведете до конца и того, что начали сами.
Жордания спокойно спросил:
— Ч-ч-чего именно?
— Революцию, — сказал Коба. — Вы заложите ее в национальный банк, на проценты.
— Ош-ш-шибаешься, — сказал Жордания. — Мы с-с-спасем р-революцию от без-з-зродных голодранцев в-вроде т-т-тебя.
Коба рассмеялся. Жордания потом выступил со своей программой и требовал создания отдельных национальных комитетов, его не поддержали. (Жордания поехал на съезд сам. Без права голоса.)
О том, что на съезде должны принять программу и устав и что по этому поводу между Лениным и Мартовым есть разногласия, он уже знал, но о том, что произошло на съезде, узнал в общей камере.
За несколько дней до побега, утром, он присел на нары Певцева и рассказал, как верил в детстве в бога — ходил в церковь, помогал матери тайком от отца раздавать милостыню.
— А отчего перестал верить, знаешь?.. Отец пил, с женщинами путался, бил мать. Мать терпела, в бога верила — чем все это кончилось? Умерла — на гроб денег не хватило. Тоже воля?! Плевать на такую волю!
Певцев молча смотрел на него большими спокойными глазами, казалось, слушал глазами. Тихо, словно про себя, спрашивал:
— А правота откуда? Правоту откуда взять? Веру-то, веру где взять без бога?
— Правота что такое, Певцев? Все умные слова говорят, а кто прав? Один священник в Гори учил: кто ближе к богу, тот и прав. А кто ближе к богу? Христос — и что с ним сделали? Руки-ноги гвоздями к кресту прибили, целый день под солнцем на гвоздях висел, мухи жрали!
— Христос сам пошел на крест, он знал, что так надо.
— Кому надо? Откуда Христос знал, что надо?
— Верил… Правота от бога.
— Я тоже верю: надо царя скинуть. Надо драться, надо изменить этот собачий мир — вот и вся вера!
— Мир — божий. Изменить его может тот, кому божья воля будет.
— Хорошо, ты сиди здесь и жди!..
— Ты тоже сидишь.
— Я убегу!
— Будет воля — убежишь.
— Запомни: я — убегу! Еще запомни: что сделаешь, то и будет. Пока жив, нет такой вещи, которой не можешь. Запомнил? Теперь иди, молись!..
С Певцевым он говорил каждый день. До самого дня побега. Почему-то ему надо было, чтоб Певцев перестал верить. Он требовал, чтоб Певцев возражал. Певцев слушал — больше слушал, вдруг отвечал одной фразой, тихо, испуганно, будто и не ему вовсе, а самому себе.
— А как же без бога? Где смелости столько взять, чтоб посреди мира, без бога, одному?
Он сдерживался, говорил медленно, искал русские слова: