— У вас роман?
Она засмеялась.
— Что за чушь? Нет, ты, должно быть, неправильно понял. Мы долго работали вместе, и, хотя Джеймс на три года старше, он для меня, как младший братишка.
— Весьма эгоцентричный и сумасбродный младенчик, — отрезал Генри.
— Случается иногда, — тихо признала Николь. — Но он все-таки добрый и чуткий. Сэр Алекс воспитывал его в строгости, зато мамочка баловала. Джеймс — поздний и единственный ребенок в семье, а такое сочетание, как правило, оказывается пагубным.
— Родители умеют искать поводы для беспокойства, — проворчал Генри. — Значит, вы с ним друзья и не более того. О'кей.
— Отчего же?
— Хорошо, что ты никем всерьез не увлечена.
— Ты уверен?
— Пока мы разъезжали по стране, ты никому не позвонила, не проявляла признаков беспокойства. — Он метнул на нее встревоженный взгляд. — Не сомневаюсь, многие мужчины норовят за тобой приударить. А реальный избранник есть?
Николь опустила глаза.
— Сейчас — нет.
— В таком случае ничто не помешает нам любить друг друга.
Придвинувшись поближе, Генри высвободил рюмку из ее вздрогнувших пальчиков и поставил на журнальный столик.
— Так вот зачем ты склонял меня к сотрудничеству, — тихо произнесла Николь. — Просто схитрил, чтобы половчее расставить сети?
— А как по-твоему?
— По-моему, ты наглый, бесстыжий плут!
Он наигранно расхохотался, но в глазах мелькнула щемящая грусть.
— Это неизбежно, Николь. Не заставляй меня страдать.
— Ты хочешь, чтобы я уступила из жалости?
Она не успела увернуться, Генри сжал ее запястья — не вырваться.
Николь обвила руками его шею, зарылась пальцами в густые волосы у него на затылке, потянула к себе — пускай целует, еще, еще! А он держал в ладонях ее виски и упивался отзывчивостью теплых губ. Вне себя от страха, как бы она не оттолкнула его, Генри расстегнул молнию на ее платье, коснулся губами впадинки у горла, обнаженного плеча. Словно пушинку подхватив Николь на руки, он отнес ее в спальню. Мягкий матовый свет озарил изысканное убранство постели…
— Красивая ты, — прошептал Генри и всмотрелся в ее глаза, полные слез.
На нем уже не осталось ни рубашки, ни брюк, а Николь послушно позволила стянуть с себя кружевные трусики. Она словно впитывала каждую клеточку любимого тела, стала неотделимой частью его существа. Теплые губы скользнули ниже вдоль прохладного тела, сомкнулись вокруг тугого комочка плоти с жадной, ненасытной нежностью.
— Пожалуйста, прошу тебя, — умоляюще выдохнула Николь.
Со всяким другим она ужаснулась бы такой беспредельной чувственности, всепоглощающей страсти, но он заставил ее поверить: все это — для нее одной. Он, казалось, давным-давно изучил сокровенные линии ее тела.