– Ни фига себе! – воскликнул Зайцев.
– Грабители-то простоватыми оказались! – усмехнулся бомжара, выбирая бутылку. – Самое ценное оставили нетронутым.
– Дверь в кабинете стальная, – пояснил капитан. – И в ту ночь была заперта. Они бы до утра ее вскрывали.
– Тогда директор опасался твоих оперов. – Ваня выбрал наконец бутылку с пятью звездочками и с горой Арарат на этикетке. Свинтив на ходу пробку, поставил бутылку на стол. Потом так же невозмутимо прошел к подоконнику и, взяв два фужера, поставил их рядом.
– Не понял? – сказал Зайцев.
– Сейчас поймешь, – и бомжара все с той же непоколебимой уверенностью наполнил фужеры коньяком.
– Ты что?! Здесь в каждом по сто пятьдесят грамм! – в ужасе воскликнул капитан.
– По сто семьдесят, – невозмутимо поправил его бомжара. И, аккуратно взяв фужер за ножку, чтобы звонче получился звук при чоканье, выпил, утер рот рукавом и вернулся к креслу. – Весы нужны, капитан.
– Какие?!
– Любые.
– Весы в магазине электроники, Ваня?!
– Капитан… Дай команду своим ребятам… Пусть поищут… Чего не бывает в нашей жизни, полной смертельной опасности и безрассудного риска.
– Боже! Как красиво ты стал выражаться!
– А я и стихи писал… В прошлой жизни.
– О чем, Ваня?!
– Как о чем… О любви. И опять начал писать… Настя говорит, что ей нравятся. Мои стихи, правда, без рифмы, но так тоже можно… Писал же Пушкин, и ничего, получалось…
– Тургенев, – тусклым голосом поправил Зайцев.
Нашли все-таки зайцевские ребята весы, в соседнем продуктовом магазине, правда, старые, с чашами, с гирьками, но бомжара не возражал. Он установил весы на прилавке, отрегулировал их так, чтобы утиные носики на обоих чашах замерли точно друг напротив друга.
Зайцев наблюдал за Ваней со смешанным чувством озадаченности и насмешки. Не выдержав его издевательства над здравым смыслом, он умчался в свое управление по какому-то чрезвычайно важному делу, а когда вернулся через час, застал картину не просто странную, а самую что ни на есть дурацкую. Установив на одной чаше весов гирьки, бомжара вторую чашу загрузил битым стеклом.
– Так, – произнес Зайцев и, круто повернувшись, быстрыми, четкими, какими-то принципиальными шагами направился в директорский кабинет – бутылка коньяка, оставленная им на столе, была пуста. – Это что же получается, – пробормотал следователь озаренно, – он попросту напился? Ничего себе поэт, блин! Стихи он, видите ли, начал писать! О любви, блин! Настя, блин, в восторге!
Вернувшись к весам на прилавке, Зайцев некоторое время молча наблюдал за бомжарой. А тот ползал на четвереньках по полу и, перебирая осколки стекла, некоторые из них аккуратно укладывал на чашу весов.