Я не выдержал, встал и пошёл к нему на кухню. Он сидел, согнувшись над столом, обхватив голову руками. Рядом стояла наполовину пустая бутылка.
— Оскар, ты чего? — спросил я.
Он будто и не слышал.
Но потом он посмотрел на меня покрасневшими от слёз глазами. Он выпрямился и посадил меня к себе на колени.
— Ничего, сынок, ничего, — сказал он.
Но я знал, что это неправда. Может, он не хотел говорить? Может, не мог? Может, и сам не знал?
Оскар на руках отнёс меня в постель и укрыл одеялом. Он долго сидел около меня, а потом тихонько вышел, когда решил, что я заснул.
Я ломал себе голову и никак не мог понять: в чём же всё-таки дело?
Ведь ничего такого особенного, по-моему, не случилось. И нельзя сказать, чтобы Оскар с Евой стали какие-то другие. Просто у них теперь всегда было паршивое настроение. Будто им всё на свете надоело, осточертело. И всё их только раздражало.
Оскар взрывался из-за всякой ерунды. Если я, например, приводил домой Стаффана или ещё кого из ребят и мы хоть немножко шумели, он мог вдруг заорать как бешеный, чтоб мы сию минуту заткнулись, чтоб убирались на улицу, чем дальше, тем лучше. Ева тоже стала просто невозможная.
Я чувствовал себя ужасно. Как будто это я был во всём виноват. Я тоже стал злой как чёрт. Они на меня орали, и я на них орал. Они хлопали дверьми, и я в ответ хлопал дверьми. Мне осточертела эта их злость. Хотя, может, это и не совсем так. Даже совсем не так. Дело в том, что я в общем-то и правда чувствовал себя кругом виноватым.
Я всё думал, думал, но наконец всё-таки заснул.
Мне приснился странный сон про деревянного поросёнка. Будто поросёнок стоит себе, как всегда, на окошке и вдруг начинает хохотать голосом Оскара. Он всё хохочет, хохочет, а потом хохот становится похож на рыдания, и уже непонятно, смеётся он или плачет, и мне от этого очень страшно. И вдруг я вижу, что поросёнок делается всё меньше, меньше — и совсем пропадает. Вместо него — пустое место. Я проснулся весь в поту, поглядел на окно — поросёнок на месте.
— Прекратишь ты наконец эти свои безобразия?!
Оскар так хлопнул дверью, что стены задрожали. У меня в голове тоже всё задрожало. Кричать, что ли, в закрытую дверь? Разве это разговор? Дверь — как стена, белая стена между двумя, которые раньше нормально разговаривали друг с другом. А теперь слова остаются без ответа.
— Сам кончай это безобразие! — крикнул я в дверь.
Вот так мы теперь и жили. Ну, что я такого сделал? Я читал в постели комиксы. Мне осталось дочитать совсем немножко. Оскар сказал, чтоб я вставал сию же минуту, а я не мог оторваться. Ну и всё. Оскар моментально взбесился. Схватил меня за плечи и начал трясти, как ненормальный. Раньше такого и быть не могло. А теперь сколько угодно.