— Ты лжешь сейчас, Лина.
— Нет, — возразила она совершенно спокойно, — мне выгодно было бы утверждать обратное — по крайней мере до тех пор, пока Ивану не исполнится восемнадцать, — И ты знала это с самого начала?
— Да.
— Зачем же ты всех водила за нос? Все было бы гораздо проще, и ничего бы не случилось…
— Я никого не обманывала, — перебила его Лина, кроме самой себя. Мне в мои двадцать лет было страшно остаться матерью-одиночкой. Марк хорошо относился ко мне и к Манечке.
— Да… — произнес адвокат. — Но почему ты не сказала мне об этом в прошлый раз?
— Дмитрий Константинович, женщине, только что вышедшей из зоны и живущей в нищете с маленьким ребенком и умирающей от рака матерью, чтобы отказаться от помощи состоятельных людей, необходимо много мужества… К тому же я не думала, что когда-либо снова встречу Алешу. Мне все равно, что вы решите по поводу счета Ивана, но вы должны знать твердо: он сын Алексея Петровича Коробова! — Сейчас Лина смотрела на адвоката с вызовом.
— Принеси мне, будь добра, нарды, — сказал он, начав одеваться, — положи их обратно в пакет…
Все двери за ним захлопнулись, едва он нажал кнопку лифта. Уже подходя к гостинице, адвокат принял решение уехать сегодня же, благо на Москву всю ночь шли проходящие поезда. Так скверно он чувствовал себя лишь пару раз в жизни…
В Москве, заставив себя забыть всю эту историю и погрузившись с головой в текущие дела, Дмитрий Константинович передал номер валютного счета Лины своему помощнику и распорядился, чтобы тот вплоть до две тысячи первого года контролировал ежегодные поступления на этот счет из активов, в которые теперь было обращено наследство Марка Борисовича Кричевского, за исключением наиболее ценных произведений искусства. Соответствующая документация лежала в домашнем сейфе адвоката.
3 Иван никогда не спешил возвращаться домой. Вне дома, казалось ему, внимания на него не обращает никто — это давало безотчетное ощущение свободы, впервые осознанное ребенком. Мир принадлежал ему, а он принадлежал самому себе.
Это было как бы продолжение жизни с Манечкой, там, в подвале, и мальчик слышал себя более, чем окружающих, что последних, безусловно, раздражало.
Улица научила его быть осторожным, не расслабляться, однако его быстрый подвижный ум после первых же наблюдений установил тот факт, что вне дома существуют свои особые законы и правила. Нужно только принимать их, и он будет словно заговоренный.
Впрочем, какое дело было озабоченным собственной жизнью взрослым до этого мальчика, одетого аккуратно и недорого, несколько полноватого для своих десяти лет, с сонным выражением серых глаз, обрамленных короткими острыми ресницами, с припухшими веками и рыжеватыми вьющимися волосами над оттопыренными, чисто промытыми и просвечивающими алыми ушами. Его пестрый китайский рюкзачок не привлекал внимания так же, как и любая стандартная авоська в руках домохозяйки. И медленная походка с подволакиванием подошв по асфальту — да. мало ли таких слоняется по вечернему городу, видно, в доме неладно, вот он и торчит на улице.