— Когда погибла твоя мама?
— Мне было семнадцать. Я в институте учился, на вечернем. Днем работал в гаражах, машины ремонтировал. Однажды возвращаюсь с работы, а соседки возле подъезда встречают и начинают жалостно причитать… Ну, в общем, это не лучшие воспоминания в моей жизни.
— Прости, не надо об этом. А что было потом? Армия?
— Об этом тоже не надо. Службу вспоминать не люблю. В общем, отслужил, вернулся домой. Через год и отец из тюрьмы вышел. Он мне всю правду и раскрыл, кто и как ему срок припаял. Пока отец находился в тюрьме, много чего узнал. Конечно, хотел отомстить. Ему для этого и жизни было не жалко. Но прожил он только несколько месяцев, потому что вернулся из зоны развалиной. Он умер, а я точно знал, кому обязан своим «счастьем». Правда, этих людей еще надо было найти и подобраться к ним. Ну, а дальше ты знаешь… в общих чертах.
Нина молчала и сбоку поглядывала на Ярослава. Ей хотелось что-то сказать ему, но она не находила слов. Его рука — крепкая, загорелая, с длинными пальцами — лежала на подлокотнике кресла. Ей нестерпимо захотелось накрыть руку Ярослава своей, но Нина не решалась. Как он расценит ее жест? Вдруг не поймет, что это порыв дружеского участия, знак уважения и поддержки?
— Ладно, уже поздно, — сказал Ярослав, поднимаясь. — Вечер воспоминаний окончен.
— Подожди! — Нина порывисто встала вслед за ним. — Могу я у тебя попросить фотографию твоих родителей?
— Зачем? Ничего интересного, обычные люди. Но, если хочешь…
Ярослав, отпер ящик письменного стола и вытащил оттуда альбом. Другой же ящик оставался закрытым.
— Там — тоже фотографии? — указывая на запертый ящик, спросила Нина.
— Нет, скорее документы. Но не те, о которых ты думаешь.
— Я вовсе ни о чем таком не думала, — смутилась Нина и стала поспешно листать альбом.
Старые фотографии напоминали кадры из добрых фильмов конца шестидесятых. Была какая-то надежность и бесхитростность в этих лицах, в сетчатых «шведках» и капроновых блузках с цветастыми штапельными юбками. То были люди, молодость которых проходила на стадионах и водных станциях, на танцплощадках и в заводских клубах, в кинотеатрах и на вечеринках «в складчину». Они, как и ее родители, тоже были из поколения «стиляг», но стиляг не центровой элиты, а рабочей среды.
Нина засмотрелось на семейную фотографию, сделанную, очевидно, в маленьком районном фотоателье. Типовая схема: ребенок сидит между напряженно улыбающимися родителями. Совсем еще малыш, но в нем уже угадываются черты нынешнего Ярослава. Мать — стройная, белокурая, с миловидным лицом — бережно держит его за ручку. И одет малыш с иголочки. Детдомовская девчонка, никогда не знавшая родительской ласки, была, наверное, образцовой матерью и женой. А отец Ярослава — плечистый, с простым лицом и доброй улыбкой — казался воплощением надежности. Дальше — маленький Ярослав на велосипеде, Ярослав-подросток — с футбольным мячом, Ярослав-юноша — на паруснике, среди яхтсменов. Потом было несколько армейских фотографий. На трех она узнала Костю. Дальше — Ярослав на пляже с двумя симпатичными девушками. Затем — пикник в лесу, и Ярослав сооружает треножник над костром. Тут Нина поймала себя на мысли, что разглядывает не столько родителей Ярослава, сколько его самого. Она вернулась к началу альбома, еще раз всмотрелась в лица людей, которых больше нет. На одной из фотографий отец Ярослава был заснят, очевидно незадолго до смерти и узнать его было трудно. Нина закрыла альбом и отдала Ярославу. Ей хотелось сказать ему что-то приятное и она похвалила его родителей: