Такъ жутко мчаться по лѣсной дорогѣ въ неизвѣстную даль, пьянѣя отъ вѣтра и зазывныхъ таежныхъ воевъ, что рождаются въ берлогахъ и оврагахъ.
Пахнуло отъ земли ночнымъ холодомъ: на глубинѣ аршина подъ почвой лежитъ вѣчный ледъ, храня останки допотопныхъ мамонтовъ: изъ этихъ ледяныхъ могилъ доносится до насъ голосъ тысячелѣтій.
Сулусъ знаетъ, что въ полунощный часъ слетаются духи съ вершинъ серебряныхъ горъ къ намъ въ таежную долину. Надо быть серьезной и молиться бѣлому богу Христу и чернымъ абасыларъ и разнымъ другимъ богамъ. Сулусъ притихла, прижалась ко мнѣ и бормочетъ молитву какому то милому демону. «У него золотистые волосы, кудрявые, падающіе съ темени до плечъ». Его отецъ – солнце, его мать – луна. Они отпустили своего возлюбленнаго сына въ зеленый міръ, но люди привязали его къ дереву и стрѣлами изранили его грудь. И потомъ взялись за руки и плясали вокругъ дерева, пока текла по груди его алая кровь.
Алая кровь, какъ розы вечернія, что недавно погасли за черной тайгой.
«Табтыбынъ» – шепчетъ Сулусъ влюбленными губами. И неизвѣстно, кого она любитъ – меня или златокудраго демона, изъязвленнаго стрѣлами, страдающаго демона.
Сейчасъ ночь. Глаза. тихо смыкаются. Смутно чувствуешь колыханье телѣги, едва слышишь звонъ бубенцовъ.
И вдругъ тянетъ влагой. Ѣдемъ по низкому озерному берегу. Все закутано въ зеленовато-сѣрый туманъ. Въ трехъ шагахъ не видно дерева. И какъ будто мы плывемъ надъ землей, водимые луной по колдовскимъ тропамъ.
Лошади влажно фыркаютъ; безпокойно обмахиваются хвостами; и якутъ-ямщикъ полусоннымъ голосомъ поетъ о туманѣ, о щербатой лунѣ, о черномъ кузнецѣ-шаманѣ и о жестокой царевнѣ, казнившей молодого тойона за его дерзкую любовь.
Какъ странно звучитъ въ туманѣ дикая, заунывная пѣснь! Какъ все кажется неизъяснимо чудеснымъ. И самъ себѣ кажешься другимъ, какъ будто бы вернувшимся въ лоно сырой земли. И хочется привѣтствовать крикомъ эту зеленоокую пустыню.
Ночь притаилась въ тайгѣ. Но вижу, какъ сверкаютъ ея глаза, какъ змѣятся черныя кудри, какъ жестоко смѣются ея пьяныя уста. Иногда она подымается вмѣстѣ съ туманомъ и скользитъ среди елей и березъ, и тогда слышно ея неровное дыханье. И шопотъ ея похожъ на шуршанье печальныхъ травъ. Вотъ она стоитъ надъ озеромъ и гадаетъ. Изъ-подъ темно-синихъ соболей бѣлѣетъ воздѣтая къ звѣздамъ рука. И кто-то рядомъ притаился въ темной дохѣ и бряцаетъ шаманскимъ бубномъ. Вотъ сейчасъ пойдетъ ворожея по млечному пути, поведетъ за собой ночной хороводъ, влюбляя въ себя міръ. Какъ царственная траурная птица рѣетъ надъ землей, вознося высоко благую вѣсть надъ полями, озерами и праматерью тайгой.