— Мистер Гарвей? — спросил Бубекин.
— О, весьма благодарен, — холодно сказал Гарвей. Он взял чеснок двумя пальцами, как неведомое, опасное насекомое, положил рядом с вилкой и ножом.
— Это подарок жены, мистер Гарвей, это жена мне из эвакуации прислала… Вы слышали эбаут аур нью виктори — о нашей новой победе?
— О нет, не слышал! — Гарвей предупредительно повернул к нему свое окаймленное бородой лицо.
— Уй эдвенс…[11] Радисты приняли сводку… Нашими войсками занят населенный пункт Ковачи… В десяти милях от моего родного поселка… Ниир май нейтив тоун…[12]
«Как он преобразился, — думал Калугин, глядя на старпома. — Он просто счастлив, ему сейчас хочется всем делать приятное. Он и с Гарвеем говорит по-английски, чтоб сделать ему приятное…»
Бубекин натирал чесноком хлебную корочку, она золотисто отливала в его коротких пальцах.
— Выпьем, товарищи, за наши победы!
— Я понимаю вашу радость, — как всегда не спеша и отчетливо выговорил Гарвей. Он взял стопку в одну руку, поднял два вытянутых пальца другой. — Знаете этот международный символ? Победа — ви́ктори…
Он опустил пальцы, поднял стопку, его борода запрокинулась, дрогнул сизый бугор кадыка. Вестовые разносили тарелки с супом. Суп в тарелке Калугина угрожающе раскачивался, в такт крену корабля, чуть не выплеснулся на скатерть.
— Ложку в тарелку положите, товарищ капитан, — и порядок, — сказал над ухом Калугина Гаврилов. Каждый раз Калугин забывал сделать это, и каждый раз Гаврилов напоминал: тихо, но очень значительно, наклоняя к Калугину свою большую белокурую голову.
Проглатывая водку, борясь с суповой тарелкой, Калугин отвлекся от разговора. В громкоговорителе загремел вдруг металлический, самоуверенный голос, под резкий аккомпанемент рояля:
Он выпил шесть стаканов квасу,
Твердил, влюбленный, каждый раз,
Когда платил монеты в кассу:
— Какой у вас прекрасный квас!
— Вот дает дрозда, — сказал Бубекин. Он улыбнулся от неожиданности, но тотчас нахмурился, бросил быстрый взгляд на Гарвея. — Вестовой, рассыльного в радиорубку. Прекратить этот бред. Пусть поставит хорошую пластинку. Чайковского пусть дадут.
Но едва вестовой дошел до двери — голос оборвался так же внезапно, как возник.
Вокруг стола звучал разговор. Штурман Исаев говорил, не поднимая глаз от тарелки.
— Какие корабли выйдут в рейд, можно только гадать, лейтенант Лужков. Фашистских кораблей на нашем театре хватает. Линкоры «Тирпиц» и «Шарнгорст», тяжелые крейсера «Шеер», «Геринг», еще легкие крейсера и эсминцы. Вернее всего, в рейд пойдет один из тяжелых крейсеров.
— Вот тут бы нам и развернуться! — блеснул глазами Лужков. — Если позволит погода, всадить бы ему порцию торпед, не дожидаясь никаких подкреплений!