— Течет шестнадцатая!
Он задыхался, у него кружилась голова. Сильно тошнило от резких взлетов корабля. Выскочил наружу, полным ртом набирал воздух.
— Может, сменю? — заглянул ему в лицо Никитин.
— Сам кончу! — пробормотал Зайцев. — Ты из шланга меня поливай.
Он снова протиснулся внутрь.
— Восемнадцатая течет!
— Восемнадцатая течет! — отдалось, как эхо, снаружи.
— Как девятнадцатая? — крикнул в топку Никитин.
«Больше не выдержу ни секунды, — думал Зайцев. — Вот уже пекусь живьем. Больше не выдержу…» Но еще раз пересилил себя, нашел девятнадцатую по счету трубку, смотрел лопающимися, казалось, от боли глазами. Нет, тут нет трещины, тут не течет вода.
— Девятнадцатая порядок!
И пауза. Бесконечное молчание. И, наконец, как лучшая музыка, приказ:
— Вылезай!
Он выскочил наружу. Скинул высохший, скорежившийся ватник. Еще стирая с лица вазелин, смешанный с потом, взбежал наверх, заглянул в дышащую влагой горловину коллектора.
Там дрожало пламя переносной лампочки. Туда подавали стальные, обмазанные суриком заглушки: забивать прохудившиеся трубки. Последним взмахом Куликов вогнал в трубку заглушку.
И вот высунулось наружу его темное, залитое потом лицо. Он вылез из котла, пошатнулся, передал кому-то лампочку и шланг.
— Задраивайте, матросы, горловину, — коротко сказал Куликов. — Включайте котел.
Он спустился к щиту контрольных приборов, снял телефонную трубку.
— Пост энергетики? Докладывает мичман Куликов. Трубки заглушены, снова вводим котел в действие… Есть объявить благодарность всем участникам, товарищ инженер-капитан-лейтенант!
С ним рядом стоял Зайцев.
Во всем теле Зайцев чувствовал непрерывную дрожь, а губы онемели, казались чужими, гладкими, будто выточенными из стекла. Но такая большая, светлая радость в сердце!
— Губы распустил в топке, вот тебе их и обожгло маленько, — сказал ласково мичман. — Ладно, зайдешь к доктору, он тебе что-нибудь наколдует. Пока иди в кубрик, отдохни. Я тебе сменщика вызвал.
Сменщик уже наклонился к насосам.
Зайцев поднялся по отвесной стремянке в темной шахте, откинул наружную крышку. Свистел ветер, шумела вода. Стоя на боевых постах, краснофлотцы вглядывались в косо летящий снег. Зенитчик Стефанов с любопытством глянул на него.
— Что у вас там? Трубки глушили на ходу?
— Глушили, — сказал небрежно Зайцев, плотно прикрывая крышку.
— Говорят, один геройский парнишка в раскаленную топку залез?
— Есть такой геройский парнишка, — веско сказал Зайцев. Его губы начали сильно болеть. Кожа натягивалась, распухала. Губы все еще казались стеклянными, но теперь их разрывала острая боль.