Ларионов крепко сжал ему руку. Оба были взволнованы до глубины души. Но когда открылась дверь, вместе с порывом ветра вошел штурман; он увидел спокойные, улыбающиеся лица.
— Ну что? — спросил Ларионов.
— Ветер четыре балла, зюйд-вест дует нам в правую раковину, — сказал штурман. — Волна три балла. Видимость лучше, но надвигается новый снежный заряд.
— Вот спасибо, штурман! — весело сказал командир. — Вот спасибо, лучше придумать не мог!
Вошел лейтенант Лужков.
— Предварительный расчет залпа, товарищ капитан-лейтенант!
— Давайте, — сказал Ларионов. Он взял листок в руки, глянул на Снегирева. — А ты, заместитель, пройди пока к народу. Времени не так много. Подготовь личный состав.
— Есть пройти к народу, — сказал Снегирев, но он медлил, задержался у двери. — Имею мысль, Владимир Михайлович. Хорошо бы обратиться к личному составу по радио вам лично. Разъяснить обстановку.
— Обратитесь от моего имени, заместитель, — смутившись сказал Ларионов. — Не умею я речей произносить. Сам поздравь их от моего имени, скажи: надеюсь на каждого, как на самого себя.
— Есть поздравить от вашего имени, — торжественно сказал Снегирев.
Он вышел на мостик, открыл шкафчик с микрофоном, приблизил трубку к своему серьезному, взволнованному лицу.
— Внимание! — сказал Снегирев, и его слова разнеслись по всем кубрикам и отсекам «Громового». — Командир «Громового» поздравляет весь личный состав эскадренного миноносца с приближающимся боем. Тяжелый вражеский крейсер «Герман Геринг» обстреливает из орудий Тюленьи острова. Там детишки из семей наших зимовщиков, там, на борту транспорта, боезапас и бензин для нашего фронта. Это будет нелегкий бой, орлы-моряки, но командир надеется на каждого из вас, как на самого себя.
Мгновение он помолчал, как бы собираясь с мыслями, и его голос загремел с новой силой:
— Морским боем поможем наступлению сталинских армий, орлы-моряки «Громового»!
…Звеня каблуками по окованным медью ступенькам, он сбежал с трапа, широкими шагами шел к носовому орудию. Верхняя пуговица его реглана была расстегнута, меховой воротник откинут, уголок ордена Красного Знамени блестел на кителе. Из-под надвинутой на брови стальной, покрашенной белилами каски горели веселые круглые глаза.
Летел тяжелый, мокрый снег, бил захватывающий дух ветер. Матросы проворачивали орудие.
— Смирно! — скомандовал Старостин.
Комендоры смотрели на Снегирева. У всех были воспаленные ветром лица, ярко блещущие глаза.
— Вольно, — сказал Снегирев. Цепким взглядом окинул обсыпанный снегом брезент, прикрывающий прицельные и стреляющие приспособления.