— Вотъ еще новое препятствіе! гнѣвно вскричалъ незнакомецъ. — Ужъ такая, видно, моя судьба; ничто въ жизни мнѣ не удается. Неужели же не найдется ни души, чтобы помочь мнѣ въ этомъ дѣлѣ?
— Христофоръ, не можешь ли ты указать кого нибудь? спросилъ нотаріусъ.
— Нѣтъ, сударь, я никого не знаю, отвѣчалъ Китъ. — Вотъ развѣ моя мать…
— А они знаютъ ее? спросилъ незнакомецъ.
— Конечно, знаютъ. Моя мать часто ходила къ нимъ. Они были съ ней такъ же ласковы, какъ и со мной: поэтому-то мама и надѣялась, что они согласятся пожить съ нами, пока найдутъ для себя помѣщеніе.
— Гдѣ же, чортъ возьми, эта женщина? Отчего ея здѣсь нѣтъ? Зачѣмъ она прячется именно въ ту минуту, когда она тутъ нужна до-зарѣзу! кричалъ незнакомецъ, хватаясь за шляпу.
И онъ бросился вонъ изъ комнаты, намѣреваясь схватить мать Кита, насильно усадить ее въ почтовую карету и увезти. Но нотаріусу удалось съ помощью м-ра Абеля удержать его отъ этого своеобразнаго похищенія. Они уговорили его сначала разспросить Кита, какъ онъ думаеть, можетъ ли и захочетъ ли мать его предпринять эту поѣздку.
Китъ выразилъ нѣкоторое сомнѣніе на этотъ счетъ. Незнакомецъ чуть не взбѣсился, такъ что м-ру Абелю и нотаріусу пришлось вторично успокаивать его. Поразмысливъ хорошенько, Китъ, въ концѣ концовъ, далъ слово, что уговоритъ мать и обѣщалъ ровно черезъ два часа привести ее въ контору.
Это было довольно рискованное обѣщаніе со стороны Кита: мать его могла не согласиться на поѣздку, но взять назадъ свое слово онъ никоимъ образомъ не могъ и поэтому ему ничего не оставалось дѣлать, какъ поспѣшить домой и постараться какъ нибудь уладить дѣло.
Китъ чутъ не бѣгомъ пустился по улицѣ. Онъ, не стѣсняясь, расталкивалъ локтями толпу, стрѣлой мчался черезъ самые бойкіе, людные перекрестки, бросался въ переулочки, въ узенькіе проходы, чтобы выгадать время и, наконецъ, — отчасти по привычкѣ, отчасти чтобы перевести духъ — совсѣмъ запыхавшись, остановился передъ знакомымъ намъ старымъ домомъ, гдѣ, полгода назадъ, помѣщалась лавка древностей.
Въ этотъ пасмурный осенній вечеръ домъ выглядывалъ еще мрачнѣе, чѣмъ обыкновенно. Стекла были повыбиты, рамы скрипѣли на заржавленныхъ петляхъ и опустѣлое зданіе какъ-то странно выдѣлялось посреди освѣщенной и суетливой улицы и ужъ вовсе не гармонировало съ тѣми радужными мечтами, которыя Китъ лелѣялъ въ душѣ подъ впечатлѣніемъ всего, что онъ только что слышалъ въ конторѣ нотаріуса. Ему хотѣлось, чтобы домъ былъ освѣщенъ, чтобы въ каминахъ ярко горѣлъ огонь, чтобы по комнатамъ ходили люди, весело разговаривая между собою, словомъ, чтобы дѣйствительность хоть сколько нибудь соотвѣтствовала тѣмъ свѣтлымъ картинамъ, которыя уже носились въ его воображеніи. Онъ, конечно, не могъ на это разсчитывать: онъ зналъ, что домъ не измѣнится по-щучьему велѣнью и, тѣмъ не менѣе, заброшенный видъ этого когда-то населеннаго жилья словно окатилъ его холодной водой. Къ счастію для Кита, онъ не былъ ни достаточно развить, ни достаточно вдумчивъ, чтобы видѣть въ этомъ дурное предзнаменованіе. Ему просто тяжело было глядѣть на это запустѣніе, да еще въ такую свѣтлую минуту, и онъ поспѣшилъ удалиться, сожалѣя, что зашелъ въ эту улицу, и еще болѣе ускорилъ шагъ, стараясь нагнать потерянное время.