— На свете существует такая штука, как развод.
Взгляд Белл, уклончивый и расчетливый, вызвал из небытия старое заблуждение — я считала, что деньги для Белл ничего не значат, что материальное ее не интересует. Эта иллюзия давно развеялась, и теперь я лишь с удивлением и отвращением вспоминаю, как верила в чистоту ее помыслов.
— Старый отец Сайласа умирал, помнишь? А он был богат. Конечно, не так богат, как хвастал Сайлас, но его дом кое-что стоил. Я знала, что Сайлас собирался делать с деньгами, он мне часто рассказывал. Уехать на проклятую Яву, жить там и рисовать. Он там был, и ему понравился климат. Вот почему мы торчали в Торнхеме, хотя Эсмонду не терпелось от нас избавиться. Ждали, пока умрет старик, Сайлас сможет загнать дом и уехать на эту проклятую Яву, как какой-то французский художник, о котором он мне все уши прожужжал.
— Гоген, — сказала я. — Только не Ява, а Таити.
Белл проигнорировала мои слова. Она никогда не любила подобные уточнения, которые называла «скучными ошметками культуры».
— Ему было плевать, поеду я или нет. Но если бы не поехала, он не собирался меня содержать. Сказал, что я могу устроиться на работу. Он шесть лет меня содержал — чего мне еще надо? Поэтому я не показала Сайласу телеграмму о смерти отца. Оставила у себя и вложила в револьвер свинцовую пулю.
— Тебе не могли прислать телеграмму, — сказала я, понимая, что это звучит глупо. Конечно, могли, только она пришла бы не раньше письма. Приносили ли телеграмму в Торнхем? Может, и приносили, но кто теперь вспомнит? — Я тебе не верю, Белл.
— Как знаешь.
— Не могу поверить, что ты желала его смерти.
— Какая разница?
— Большая.
— Я не видела, как застрелился Сайлас. Была наверху, как и говорила. Он не успел ничего понять, а если и понял, в последнюю долю секунды, то должен был подумать, что его время пришло — это неизбежно, когда играешь в русскую рулетку. — Белл взяла к себе маленького кота и принялась гладить так, как он любил; ее длинные ладони с силой прижимались к телу животного. — Все равно печень Сайласа уже сгнила. Долго бы он не прожил. Один стакан той красной дряни валил его с ног. Печень больше не выдерживала, и он весь пожелтел. Боже, как я его ненавидела. — Она опять закурила, и маленький кот моргнул от огонька зажигалки. — Понимаешь, Фелисити видела телеграмму.
— Что ты имеешь в виду, Белл?
Она ответила не сразу:
— Если бы Сайлас умер раньше отца, дом не перешел бы ко мне — ведь я приходилась старику всего лишь невесткой. В любом случае пришлось бы сражаться за наследство. В случае смерти отца дом автоматически доставался Сайласу. Получив его, Сайлас собирался сразу же уехать на Яву. Возможно, он даже не подумал бы взять меня с собой. Зачем? Его тошнило от меня точно так же, как меня от него. — Белл вынула изо рта сигарету и выпустила дым из ноздрей, словно внутри ее головы горел огонь. — После ленча Фелисити поднялась наверх за бумагами для викторины, которые были в ее спальне. Она выглянула из окна и заметила мальчишку, приехавшего на велосипеде. Думаю, Фелисити довольно долго — до моего отъезда, в апреле — не видела связи. Она заговорила со мной о старике и его смерти — я ведь переезжала в его дом. Спросила: «Разве ты не получала депешу за час до того, как это случилось?» Поначалу я ее не поняла. Ты когда-нибудь слышала, чтобы телеграмму называли депешей?