Вернулись они очень поздно. Мы все сидели в гостиной. Те из нас, кто не забылся в объятиях возлюбленного — я сама, Мервин, Мими и Риммон, — сидели за столом Козетты и пили вино. Вероятно, в те дни воздух был густым от сигаретного дыма, только никто этого не замечал — или не обращал внимания. Диана и Патрик, чьи переплетенные тела напоминали фрагменты пазла, занимали диван; их объятие было серьезным, беззвучным и почти неподвижным. Бригитта и Могенс лежали рядом, обняв друг друга за шею, время от времени соприкасаясь губами и перешептываясь. Иногда Мервин брал в руки принадлежавшую Гэри окарину, аккомпанируя проигрывателю. Я никогда не слышала, как он играет, и очень удивилась. Мервин оказался настоящим мастером. Немного погодя он поставил пластинку с «Кармен», и когда зазвучала подходящая музыка, Пердита — она в тот вечер была без мужа и молча сидела в бархатном кресле Тетушки — вдруг встала и, ни слова не говоря, начала танцевать сегидилью.
Она редко танцевала для нас, и, думаю, в такие моменты мы чувствовали себя избранными, потому что нам выпадал шанс видеть эту некогда великую танцовщицу, которая ради любви — или, если хотите, из-за безумия любви — загубила свою карьеру, спустилась с сияющих вершин успеха. Думаю, она танцевала фламенко. Точно не знаю, но все это — музыка, танец, одинокая лампа и мерцание свечей, вино, теплый воздух, влюбленные пары — было необыкновенно романтичным.
Крошечная женщина, яркая, словно пламя, и черноволосая, какой должна быть Кармен, в платье с юбкой, украшенной пышными красными оборками. Она хотела, чтобы мы хлопали в такт музыке, но мы не решались, словно боялись разрушить особую атмосферу, отстраненность, непохожесть на нас. Старинные формализованные па, стилизованные движения, медленные повороты следовали друг за другом в неизменном порядке, подчиняясь музыке; инструмент Мервина издавал странный, будоражащий звук; пламя свечей мерцало. В эту атмосферу, неслышно открыв дверь, попали Марк и Козетта; они замерли на пороге, боясь помешать. Хотя на самом деле не помешали, потому что танец продолжался. Они стояли рядом, смотрели и почти незаметно придвигались друг к другу, пока их тела не соприкоснулись, и Марк не обнял Козетту за талию.
Когда музыка смолкла, мы все стали аплодировать. Я налила вино Марку и Козетте, и она — редкий случай — не стала отказываться. Все молчали. Для «Дома с лестницей» это было не таким уж странным, потому что тут все знали друг друга, и в светских разговорах не было нужды. Но в тот вечер молчание казалось необычным, словно общение осуществлялось иными способами, прикосновениями, взглядами и музыкой. Влюбленные были поглощены друг другом, каждый из нас троих, одиноких, погрузился в свой внутренний мир. Риммон уже начинал соскальзывать в жуткие наркотические фантазии, из которых он так до конца и не сможет выбраться, танцовщица, наверное, погрузилась в воспоминания и размышления о своей жертве, а я думала о Белл, вспоминая слова Фелисити о том, что Сайласу, подобно Кармен, было некуда идти и нечем заняться, и оставалось только умереть.