Протянув руку, я деликатно постучал ей между лопаток. Ее синие глаза прояснились от кашля и дыма.
— Иван, если ты решил еще раз поломать мне жизнь, прошу тебя, не делай этого, — произнесла умоляюще.
— А первый раз — когда?
— Ой, только не надо!
— Ты имеешь в виду, когда мы женились? Или когда разводились?
— Я имею в виду, что ты скотина. Ты когда последний раз встречался с мальчиками? Ты сделал, что я просила?
— Что ты просила? Денег?
Наконец-то ее лицо приобрело выражение, которое сохранялось на нем все последние годы нашей совместной жизни, — страдальчески-примирительное. Прелестное, надо заметить, выражение. Точно такое же на знаменитом портрете царевны Несмеяны.
— Я просила повидаться с Витей и серьезно поговорить. Ты помнишь, на следующий год его могут забрать в армию?
— Ах да, он связался с какой-то компанией? Ну и что? Чем они занимаются? Пьют, курят марихуану?
— Типун тебе на язык. Как раз нет. Эти ребята не пьют и не курят. Они разговаривают, понимаешь? Целыми часами сидят в комнате и о чем-то разговаривают. Тихо, со свечами. Меня на эти бдения не допускают. Когда вхожу, замолкают. Предлагаю поужинать, отказываются. Часами, Иван! Чуть ли не ночи напролет.
— О чем же они разговаривают? — я заинтересовался.
— Не знаю… Слышу какие-то обрывки через дверь, ну, подслушиваю, конечно… Но не понимаю. Ничего не понимаю. Вроде даже как бы молятся. Камлают. Но это же ненормально. Бред какой-то. У них там есть один, Витя Жаворонков, здоровенный такой, как Шварценеггер, он заводила у них, — так он, знаешь, учится на мехмате и одновременно поступил в духовную семинарию. Представляешь? Они все чокнутые. И наш птенчик с ними. Всю квартиру завалил странными книжками — религия, философия. Я полистала: точно на другом языке написано. И Федька, представь, тоже за ними тянется. Они его обрабатывают.
— Любопытно. А я ничего не заметил. На той неделе с ним разговаривал — такой же балбес, как и был… Девочки с ними бывают?
— Ходит одна. Нерегулярно. Лиза Стешина. Из его класса. Но ее и девочкой не назовешь. Волосы подстригла чуть ли не наголо, заматывает голову косынкой. Платье черное, бесформенное, до пят, как у беременной. Я у Витеньки спросила, может, она траур носит, может, у нее умер кто? Он так на меня посмотрел, у него такая улыбка появилась, знаешь, будто он меня жалеет. Нет, говорит, мамочка, не волнуйся, никто у нее не умер. А почему же, спрашиваю, она так ходит, как индюшка зачуханная?
— И он что?
— Ничего. Уткнулся в книжку — и молчок. Иван, мне страшно!
— Чего тебе страшно?
— Это ненормально, нездорово. В его возрасте так себя не ведут. Я спросила: ты что же, сын, хочешь в армию загреметь? И он опять с этой своей улыбочкой: не от меня зависит, мама. Понадобится, пойду в армию.